Илья Габай - Письма из заключения (1970–1972)

Георгий Борисович! Люди типа Гааза [136] – это вечное чудо. Чудо великодушия и самоотверженности, к которому нельзя же, согласитесь, взять и обязать человека. Кажется мне сейчас или это неверное ощущение, что в «Былом и думах» – одной из любимых мной в последние два года книг – взята какая-то невольно снисходительная интонация. Да это, должно быть, и естественно: маститые, крупные фигуры как-то заслоняют такие нешумные дела. Даже слово есть: «филантропия». Но вот и лингвистическая истина: слово и впрямь многозначно. Надо, справедливости ради, отметить и то, что за прошедшие 120 лет (сужу чисто эмпирически) врачи более добросовестно и строго относятся к своим обязанностям ‹…›

Сходил после долгого перерыва в кино – пересмотрел «9 дней одного года», такой серьезный и умный фильм. Он не был принят здесь. Вот еще повод подумать, что и при поголовной грамотности в «массовую культуру» не вошли не только Пруст там или Шенберг.

А вчера смотрели концерт местных артистов театра оперетты. Странное дело, я-то никак не воспринимал такую культуру, не музыку, которая бывает мила, а весь традиционный набор «mots» и телодвижений – но было какое-то тепловатое и доброжелательное состояние. Повеяло прочитанным и памятным из детства духом почему-то провинции. Рядом со мной сидел Минька. Из 18 лет своей жизни он 3 года провел в лагерях, сохранил много детства (он рыжий и засыпан веснушками, маленького роста и худой). Очевидно, искусство он любит. Недавно он учил меня песне про «шаленного» королевского стрелка. На концерте он постоянно восклицал: «Путево, верно, Илья? Путем поет, да?» И делал выводы: «Это она (артистка) балдеет (смеется), чтобы нас насмешить…». Видите, смотрю, значит, мало читаю. Я думаю, что это все-таки временно – такая ограниченность во времени (хотел сказать «такое безвременье», но убоялся двусмысленности).

Крепко Вас целую и желаю Вам всего лучшего во всем: «в заботах жизни, в царской службе, и на пирах разгульной дружбы, и в сладких таинствах гм-гм».

Ваш Илья.

27.6.71

Дорогой Марик!

Надеюсь, письмо застанет тебя еще в Москве. Но на всякий случай напишу так, коротенько: жаль сил впустую, да и новостей с впечатлениями совсем немного. Обязательно напиши мне по приезде в Красноярск, иначе откуда мне знать, по какому адресу писать?

Правильно ли я тебя понял, что ты будешь ежемесячно писать в раздел «Из месяца в месяц»? [137]Слишком он уж краткий, этот раздел, хотя и интересный. И еще я не понял, о каких «новых левых» ты говоришь: о «формалистах», об «экстремистах»? Сейчас слова совсем уж полисемичны, прямо беда. Ленца выходил у меня только майский номер. Не могу судить, открывает ли это что-то новое. Пока что это радует не столько добросовестностью, сколько совестливостью.

Говорят, есть новый роман Александра Исаевича [138]. Читал ли ты его? Если да, расскажи немного. Из моего чтива по твоему – немецкому – ведомству: кончил читать с перерывами «Мефистофеля» и начал с такими же глубокими перерывами читать Клейста. Первое что-то не очень глубоко задело. Он все-таки в этой теме – сделка с дьяволом – провинция в литературной стране его отца. И еще удручают ощутительные намеки на то, что это «с натуры». А Клейста я даже в переводах Пастернака что-то не могу полюбить. Надо было читать его в детстве, вместе с Гюго и Шиллером, а я этого не делал и что-то потерял по пути к Клейсту в способности свеже впечатляться и остро воспринимать. Такие дела ‹…›

Я буду ждать твоих писем – из Москвы ли, из Сибири ли. А пока обнимаю тебя.

Илья.

27.6.71

Дорогой Гера!

Георгий Борисович обещал загрузить тебя землекопной работой. Так что ты не терзайся муками, а поезжай-ка и отвлекись на благодатном Севере. Церкви, девочки, свобода, брат! – чего еще надо, рожна? А что руки не просятся к перу, это уж кругом точно. Чего ж поделаешь, если такие сейчас темпора и морес [139]. Коллекционировать напасти – гиблое дело, свихнешься совсем. Уж бог с ним, давай, по возможности, жить и смеяться, как дети.

А читал ли ты сам роман «Август 1914 г.»? Вряд ли нужно говорить о моем остром желании узнать хоть какие-то детали. С Буричем [140], если я только не путаю, мы были с Петей как-то мимолетно знакомы: пили вместе водку в году этак в 65-м и вели не очень-то умные разговоры. Кажется, он муж Музы Павловой (или бывший муж?) – молодой тогда и красивый человек. А до всех этих верлибров, между нами, как до лампочки. Мне, я хочу сказать, как до лампочки. Есть поближе к старости и посущественнее заботы, чем окунаться в притворство или маниакальную одержимость. Все-таки есть о чем еще и думать и о ком да о чем переживать. Можно и без рифмы, лучше с рифмой, да тут уж надо, чтоб рука тянулась к перу. Не знаю, как кому, но мне хотелось бы, чтобы к этому случаю рука была поменее натруженной. Ну да это дело будущего, в котором все будет. Как в Греции.

Надеюсь, что и у тебя все в конце концов образуется к лучшему. Нет ли у тебя книги Некрича? Если есть, передай с Галей числа до 13.

Хорошо бы нам иметь поменьше поводов для огорчений – но ведь жизнь! Куда денешься.

Будь здоров, успешен и пиши, не забывай.

Илья.

27.6.71

Дорогая Галка!

О дне рождения Саньки мне написали почти все участники торжества. Поздравляю тебя с ним, с его праздником. Надеюсь, он перестанет выкидывать какие-то педиатрические номера и даст тебе и себе покоя.

Четыре года – это все-таки уже ого! Это значит, что я тебя вообще давненько не видел, да еще и до этого видел бестолково, потому что Сашку я помню совсем только крошкой. Остается только сказать наше давнишнее: мысленно вами. На следующий год попытаюсь не пропустить этого дня.

Живу я как придется. Все стараюсь поберечь «ремоне», как говорит твой начальничек. Это есть главная моя забота. Немного я утомлен и чувствую себя временами пустовато. Как и сейчас. Тому есть ряд причин, главная из которых все-таки моя нудноватость и привычка скорбеть. Я ее преодолеваю, хотя бы из соображений того же «ремоне»: вот близким только и исповедываюсь, а на ком-то срываюсь.

Ты рассказала о новых своих привычках – домоседских. Я и в себе временами замечал такое в последние годы. Меньше хотелось ездить и видеться. Ты мне вот что скажи: столько хороших, милых, веселых людей было! Куда они все деются, как лебеди зимой? Вспомнишь – и снова не очень-то весело.

Помнишь, в «Записках из подполья» рассуждение о поведении при зубной боли. Это письмо по тому же разряду. Я его пишу в несколько смятенном состоянии. Не следовало бы делать: тебе и самой забот хватает, но другой день выкроить тоже непросто.

Будь счастливой и пиши мне почаще. Целую тебя и Сашку.