Пол Фишер - Кинокомпания Ким Чен Ир представляет

Как многие кинематографисты, Син Сан Ок и Чхве Ын Хи грезили о Голливуде. О Рестоне, штат Вирджиния, они не грезили.

Политическое убежище им дали при условии, что они расскажут ЦРУ о Ким Ир Сене, Ким Чен Ире и Северной Корее все, что смогут. Американская госбезопасность впервые заполучила надежных свидетелей, осведомленных о поведении и привычках Кимов. Так что по прилете в Америку нашу пару поселили неподалеку от Вашингтона в трехэтажном доме в Рестоне, снятом на деньги налогоплательщиков, и вместе с ними жили ЦРУшные телохранители.

Не совсем та свобода, о которой они мечтали, зато безопасно. Рестон – плановый город, построенный в 1960-х магнатом недвижимости Робертом Э. Саймоном исключительно на средства, вырученные от продажи фамильной драгоценности – «Карнеги-холла». Здесь симпатичные дома, велодорожки, теннисные корты, поля для гольфа, бассейны, зоопарк, две художественные галереи, исторический музей и прокат лодок на озере Фэрфакс. И здесь Син и Чхве наконец-то воссоединились с детьми. Дочь счастливо вышла замуж в Сеуле, а вот Чон Гюн, которому уже исполнилось двадцать три, переехал к родителям. Последний раз Чхве видела его подростком с брекетами. Теперь у него было длинное худое лицо, и держался он прохладно. Пока Син и Чхве жили в Северной Корее, он из газет узнал, что был усыновлен; родителям не представилось шанса сообщить ему самим в подходящем возрасте, как планировалось.

Выяснилось, что О Су Ми развелась с мужем-фотографом, бросила кино и борется с наркозависимостью, поэтому к Сину и Чхве приехали и двое детей О Су Ми от Сина – тринадцатилетний Син Сан Гюн и десятилетняя Син Сын Ни. У Чхве за восемь лет накопилось много нерастраченных материнских чувств, и она как-то умудрилась сплотить всех этих людей в одну семью. Обстановка в доме царила странная и порой абсурдная. Агенты ЦРУ жарили на всех стейки во дворе или в честь шестидесятого дня рождения Сина возили все семейство на пароме в Джеймстаун и колониальный Уильямсберг.

Син и Чхве были заняты: давали серию интервью «Вашингтон пост» и по-корейски писали мемуары – девятисотстраничный том вышел в Корее в 1988 году. Поначалу книга продавалась великолепно, но исчезла из поля зрения, едва поугас интерес журналистов, больше не переиздавалась, и на английский ее так и не перевели. Увы, 2,2 миллиона долларов с австрийского счета, на которых Син (считая, что за любимым руководителем должок) надеялся выстроить свою карьеру в Голливуде, забрали власти Австрии, поскольку Ким Чен Ир задолжал и им.

Син и Чхве получили американское гражданство, и, по просьбе Чхве, наконец поженились как полагается в итальянском посольстве – ЦРУ сочло, что там безопаснее всего. Син был в смокинге, Чхве – в белом кружевном платье и платке. Обоим шестьдесят. Они вместе прославились, вместе обеднели, вместе усыновляли детей и снимали кино, общались с президентами и диктаторами, женились, разводились, снова женились, пережили похищение и тюрьму.

– Спасибо, что ты был упрям, когда мы начали встречаться, – сказала госпожа Чхве мужу. – Если учесть обстоятельства, это было храбро – выбрать меня.

– Ничего не храбро, – ответил Сии. – Просто ты была так прекрасна, что у меня и выбора не оставалось.

Чхве готова была довольствоваться тихой жизнью жены и матери – просто знать, что дети с ней и можно уходить когда вздумается, идти куда вздумается и делать что вздумается. Но ее муж рвался в Калифорнию. Он хотел работать.

– Мы не для того сбежали, чтоб жить тут как мертвецы, – неугомонно ворчал он.

– Тебе сколько лет-то? – спрашивала Чхве.

– А сколько мне лет?

Вся последняя глава жизни Сина – повесть о глубокой досаде.

– Вот бы я был лет на десять моложе, – сетовал он. – Жалко, что я плохо говорю по-английски.

Те, кто брал у него интервью в последние годы, не раз отмечали, что лишь об одном Син не желал говорить – о жизни в Вирджинии. О тюрьме – пожалуйста; о Ким Чен Ире – сколько угодно; но о том, что он живет в большом доме за чужой счет и не снимает кино… тут Син лишался дара речи.

В общем, три года проведя под опекой ЦРХ Син и Чхве уехали из Рестона на запад, в Калифорнию, – заново строить карьеру в кино. Син мечтал прославиться в Голливуде. Через общих знакомых они вышли на японокорейского бизнесмена, который сколотил состояние на гавайской недвижимости, помнил их фильмы и готов был финансировать их новые проекты. Он пригласил их погостить в Беверли-Хиллз. Син и Чхве прожили у него в доме почти четыре года – пока Син в третий раз начинал карьеру с нуля. Теперь его звали Саймон Шин – он взял христианское имя, когда Чхве перед свадьбой в Вашингтоне убедила его принять католицизм.

Чхве быстро сообразила, что в шестьдесят три года она слишком стара и малоизвестна на Западе – без толку опять печатать портреты, нанимать агента и сражаться за эпизодические роли с полчищами старлеток. Кроме того, английский давался ей с трудом, и даже прожив в США несколько лет, она еле-еле могла связать два слова. У Сина успехи были немногим лучше. «Чингисхан», который он теперь задумал как эпический мюзикл, так и не нашел поддержки, и перед Сином снова и снова закрывали дверь, едва он предлагал фильм о своей северокорейской эпопее (что ненавязчиво подчеркивало, сколь мрачны на американском рынке коммерческие перспективы фильма с тремя корейцами в главных ролях).

В 1990 году Син ненадолго вернулся в Азию ставить фильм «Маюми: дева-террористка» по мотивам подлинной истории северокорейской шпионки, в 1987 году взорвавшей самолет «Корейских авиалиний». Син, по его словам, снял этот фильм, дабы «заявить о своей идентичности» и доказать, что он не коммунист. Проект принес удручающие плоды. У фильма был крупнейший в истории корейского кино бюджет, снимали его в семнадцати странах, выбрали для показа на Венецианском кинофестивале (и послали на премию Американской киноакадемии в категории «Лучший фильм на иностранном языке»), однако критики над ним в основном насмехались. Хуже того, родственники жертв теракта подали на Сина в суд за клевету – они утверждали, что Син добился права на экранизацию, пообещав отдать должное их близким, а вместо этого снял «кровавый» бестактный трэш. Особенно свирепо они критиковали самый яркий эпизод «Маюми», сцену теракта, гротескно жестокую и перемежаемую документальными кадрами, где настоящие семьи оплакивают настоящих погибших. Сцена длилась две с половиной минуты и стоила почти половину двухмиллионного бюджета. Уладив дело вне суда и уплатив необъявленную сумму, Син позднее застенчиво признавался, что снимал фильм главным образом ради этого эпизода. Кое-кто счел «Маюми» плохо завуалированной южнокорейской пропагандой – дескать, власти потребовали от Сина однозначно отмежеваться от коммунистов, и ему пришлось очернять Север. Большинство решили, что «Маюми» просто дурное кино: торопливое, дешевое и плохо сыгранное.