Андрей Платонов - «…Я прожил жизнь» (письма, 1920–1950 годы)

«Епифанские шлюзы» написаны, но негде напечатать, т[ак] к[ак] на службе печатать постороннюю работу теперь не разрешают, а машинисток, берущих работу на дом и имеющих машинки дома, в Тамбове вообще нет. Не знаю, что делать. В Москве тоже нельзя перепечатать работу – некому позаботиться и нет денег.

Следует позвонить Бобылеву [215]и узнать – нельзя ли получить деньги за статью.

Далее. От моего имени надо позвонить Бахметьеву [216]и спросить, когда они будут платить деньги за сборник. Они их уже должны платить.

Молотова попроси ускорить оплату книжек. Заключила ли ты договора с «Мол[одой] гв[ардией]»? [217]Ответь на это. На сколько денег, на каких условиях?

Как вышло у тебя с Поповым? – Как поступить с ним – я точно в свое время писал тебе [218].

Стихи начал подбирать. Мешает работе сильная головная боль, которой у меня никогда не было. Наверно, я простудил голову почему-то и перенатужился в работе.

За 1 1/ 2месяца я написал 4 печат[ных] листа (считая с «Епиф[анскими] шлюзами»). Петр казнит строителя шлюзов Перри в пыточной башне в странных условиях. Палач – гомосексуалист. Тебе это не понравится. Но так нужно.

Нравятся тебе такие стихи:

[219].

Очень старо´, но хорошо. Это писал Перри, когда был женихом Мери Карборунд. Потом она стала женой другого. Потом прислала в Епифань из Нью-Кестля неизвестное письмо, его положил за икону к паукам епифанский воевода, а Перри умер в Москве. Шлюзы не действовали. Народ не шел на работы или бежал в скиты и жил ветхопещерником в глухих местах.

Вот – «Епифанские шлюзы». Я написал их в необычном стиле, отчасти славянской вязью – тягучим слогом. Это может многим не понравиться [220].

Мне тоже не нравится – так как-то вышло. Пускай остается.

Так вот, Муся, ответь мне о своих делах по официальной, так сказать, линии. Лично о себе не пишу: все равно зачтется как ломанье моей гаденькой душонки.

Я бы хотел услышать что-нибудь о Тотке. Не скучает ли он обо мне? Очень жалею, что уехал из Москвы. Надо бы жить мне там назло всем «благожелателям», руководствуясь лишь личными интересами. Посылаю 5 р[ублей] – занял. Беспокоюсь, что вы не доживете там до конца месяца.

Очень плохо всё идет. Целую Тоточку.

Жму твою руку.

26/I 27 [221]. Андрей.

Впервые: Волга, 1975. С. 165 (фрагменты).

Печатается по: Архив. С. 465–466. Публикация Н. Корниенко.

{114} М. А. Платоновой.

26 января 1927 г. Тамбов.

26/I 27.

Мария! Хочу побеседовать с тобой. Твое письмо от 22/I я получил. Прежде всего – Кирпичников – это не я [222]. И вот почему. Мои идеалы однообразны и постоянны.

Я не буду литератором, если буду излагать только свои неизменные идеи. Меня не станут читать. Я должен опошлять и варьировать свои мысли, чтобы получались приемлемые произведения. Именно – опошлять! А если бы я давал в сочинения действительную кровь своего мозга, их бы не стали печатать. Теперь тебе ясно, почему Кирпичников влюбился в мещаночку Руфь в Риверсайде? Кирпичников носит мои черты только отчасти. Сразу о Валентине. Ты невнимательно читала. Валентина любила не Михаила Кирпичникова (отца), а сына его – Егора. Кирпичниковых действует два – отец, а потом сын.

Если ты считаешь «Эф[ирный] тр[акт]» сумбуром – твое дело. Тут я ничего пояснять не хочу.

Смешивать меня с моими сочинениями – явное помешательство. Истинного себя я еще никогда и никому не показывал и едва ли когда покажу. Этому есть много серьезных причин, а главная – что я никому не нужен понастоящему.

Ты права, что М. А. Кирпичникова ценнее своего мужа, как жена и человек. Я нарочно рисовал ее скромными и редкими чертами [223].

Дальше. У меня никого нет знакомых, и никого я не хочу, несмотря на то, я изнемог здесь не только психически, но и физически. Твои намеки и открытое возмущение бьют мимо цели, т[ак] к[ак] я совершенно одинок и не соответствую твоей оценке. Пока я твой муж, по отношению к тебе я не подлая душа и не гаденькая личность. Работа меня иссасывает всего. А быть физически (хотя бы так!) счастливым я могу только с тобой. Я себе не представляю жизни с другой женщиной. Прожив с тобой всю свою молодость, наслаждаясь с тобой годами – я переделался весь для тебя. Можешь это понимать как хочешь, но я думаю точно.

Я рад за Тотика. Поцелуй его за меня так безумно, как целуется он. Я теперь не знаю, когда я увижу его, если вы ко мне не приедете. Купила ли ты себе ботики? Если не купила, сразу покупай, как я переведу тебе деньги.

Стихами тебя беспокоить не буду – пошлю Молотову.

Что за глупость с Обориной [224]? Я не знаю такой фамилии. Я передавал печатать вещи старушкемашинистке Отд[ела] мелиор[ации], а она их действительно кому-то передавала дальше, т[ак] к[ак] у нее нет машинки дома.

Муся, это недостойно тебя. Что могла намекать Оборина? Спроси ее тогда прямо, все равно тебе на ней не жениться.

А зачем ты давала работу в НКЗ? Неужели не нашла машинистки ближе (5 этаж, Валентинина подруга и др.)? [225]Я ведь тоже могу делать свои заключения, невыгодные для твоей чести замужней женщины.

«Епиф[анские] шлюзы» печатаются, но медленно.

Кому их посылать, тебе или тоже прямо Молотову?

По-моему, ты не имеешь права зачеркивать посвящения [226], написанные не тобой. Когда книга выйдет с посвящением, а ты им будешь возмущена, ты имеешь возможность и право выступить в ежедневной или в журнальной прессе с заявлением, что ты отводишь от себя авторское посвящение, т[ак] к[ак] автор и его сочинения для тебя крайне неприятны, подлы, лицемерны и пр[очее]в таком духе. Это ты можешь делать и сделаешь, когда наступит твое время. А чужими желаниями распоряжаться нельзя и плевать на них не стоит. Т[ак] к[ак] Тотик разорвал титульный лист [227], то я посылаю его. Передай его Молотову. Если тебе неудобно, то можешь сказать Молотову, что человек лезет на рожон и посвящает, когда его о том не просят и даже возмущаются.

Наверно, в Москве зима хороша.

Вспомнил стихи, которые спутал во вчерашнем письме:

Возможность страсти, горестной и трудной – Залог души, любимой божеством…

Это из «Епиф[анских] шлюзов». Думаю засесть за небольшую автобиографическую повесть (детство, 5–8 лет примерно) [228]. Может быть, напишу небольшой фантастич[еский] рассказ на тему «Как началась и когда кончится История» [229]. Название, конечно, будет иное.

Моя жизнь застыла, я только думаю, курю и пишу.

Если бы ты захотела, ты всё могла изменить. Но ты ничего для меня не хочешь. Твои поступки, твои письма говорят о твоей неприязни ко мне. Пусть нас рассудит сама жизнь.

Письма к тебе – для меня большая отрада. Действительно, они заменяют беседу.

Жду твоих писем, желаю тебе здоровья и жму твою тонкую руку.