Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 8. Мир за нашим окном

– Сколько стоит ваш вечер?

– Шесть марок.

– Зарплата?

– Шестьсот двадцать марок.

– Давно сюда ходите?

– С 30-го года.

– Был перерыв?

– Был, – смущенно улыбается слесарь. – Был, к сожалению.

Старые письмена на стенах харчевни: «Счастлив тот, кто в борьбе за жизнь не разучился смеяться». «Спешите жить, ибо человек мертвым бывает гораздо дольше, чем живым». «Пей пиво и не волнуйся, потому что в 10 часов вечера жена ругается точно так же, как и в 2 часа ночи».

Харчевня принадлежит частному лицу, Хильде Балман.

Холодный, валящий с ног ветер. По камням шуршит сухой буковый лист. Ворота со знаменитым кованым изречением: «Каждому свое».

Четверть миллиона людей прошли через эти ворота, и только малая часть из них остались живыми. Почти все ушли отсюда через трубу крематория. Вот тут стояли бараки. Вот бараки советских пленных, французов, югославов, поляков… Крохотные камеры, где изощренно пытали. А тут без пыток стреляли в затылок. Вот комната, где фашистские медики в поисках нужных им «медицинских истин» резали живых людей. Женские волосы, которые шли на матрацы; абажуры из человеческой кожи; снимки еще живых скелетов. В подвале крюки, на которых вешали. В углу дубинка. Ею добивали, если кто-нибудь оказался слишком живучим. Большая, аккуратно обструганная кем-то дубинка. Лифт. Тележка, на которой трупы подвозили к печам. На одной из печей – венок. В ней сожгли Тельмана. Труба. Кирпичная, закопченная сверху труба. Люди в бараках хорошо знали, что за дым идет из этой трубы. Любопытно, был ли виден этот дым жителям древнего Веймара?

Ужасный ветер. Пытаюсь что-то записывать. Но рука почему-то не держит карандаш. Кисти рябин возле домов, где жили эсэсовцы лагеря, кажутся мне сейчас сгустками крови. Бухенвальд… При других обстоятельствах слово имело бы даже и поэтический смысл. Бухенвальд – буковый лес. Но каким страшным символом на земле сделалось это слово!

Перед отъездом из Москвы я ходил на лыжах. Тут же, на юго-западе ГДР, – не только нет снега, но вовсю еще идет уборка свеклы и капусты. Аккуратности немца помогает еще и природа, лишний месяц для уборки полей – великое дело! Много лошадей на полях и дорогах. Крестьянин, с которым заговорил: «С полтонной груза зачем гнать машину? Лошадь нужна в хозяйстве».

Далеко в стороне от всех туристских дорог есть в ГДР деревенька Рентендорф. Я давно знал о ее существовании, и вот теперь после долгих расспросов и блужданий по саксонским дорогам въехали в деревеньку. Чем она знаменита? Тут родился, тут работал, сюда возвращался после больших путешествий Альфред Брем. Для меня всегда было тайной: как это можно было одному человеку рассказать о всех животных и птицах, какие есть на земле? Десять толстых томов. Наверное, Брем жил в каком-то особенном мире? Нет! Все обычное. В окошко дома мы видим деревенскую улицу, гору, покрытую лесом, коровий выгон…

Много раз по дороге я видел на желтых одинаковой формы дощечках силуэт ушастой совы. Оказалось – это знак заповедности. Участок леса, живописное озеро, роща, древние скалы, старое дерево… Каждый немец хорошо знает: «Сова» – значит, это особенно строго надо беречь. В ГДР около шестисот заповедных объектов природы.

Был дождливый, пасмурный день, и, наверное, по этой причине Дрезден напомнил мне Ленинград. Дворцы, Эльба, похожая на Неву. Музеи. Картинная галерея… И так же, как Ленинград, Дрезден хорошо знает, что значит война. Авиация американцев и англичан почти до конца войны не трогала город, и потом в ночь с 13 на 14 февраля 1945 года 750 самолетов сделали город грудой развалин. В одну ночь погибло тридцать пять тысяч людей. До сих пор еще стоят дворцы с пустыми глазницами окон. Сейчас Дрезден много и хорошо строит. Мне с гордостью показали застроенный, чем-то напоминающий Новый Арбат в Москве, центр Дрездена. Много выдумки, вкуса и немецкой добротности. Несколько наиболее драматических развалин решено оставить как памятники.

Залы Дрезденской галереи. Такое чувство, что я уже был тут когда-то. «Спящая Венера», «Вирсавия», «Шоколадница». Я помню, Москва стояла в длинных очередях, чтобы увидеть картины перед отправкой их в Дрезден…

Наш солдат в галерее. Молоденький, веснушчатый, сапоги ярко начищены, гимнастерка отглажена, и сам он весь как будто отглажен для «увольнительной». Ужасно стесняется и не знает, куда идти. Услышав мой разговор с переводчиком, обрадовался: «Как тут пройти… ну к этой, к Мадонне?» Мы показали, как пройти к «Сикстинской мадонне». Солдат смешно, почти на носках своих тяжелых сапог, пошел к портрету знаменитой итальянки с младенцем. Я подошел к нему еще раз: «Смелее, солдат. Держись с достоинством. Наши с тобою отцы спасали эту Мадонну».

Возвращение в Берлин. По пути на пару часов заезжаем в местечко Бастай. Над плавной лентой реки, над лоскутками лесов и лугов – причудливой красоты скалы. Красота такая, что крикни от радости, и эхо начало бы бросать твой крик от одной поросшей лесом скалы к другой. Но, постояв полминуты, чувствуешь: молчание – лучший способ оставить в памяти это утро.

Бог явно понимал толк в туризме, уронив в полста километрах от Дрездена эту жемчужину. И люди оценили подарок. Жемчужина уже много лет оправлена в кружева каменных и железных мостков, построены лестницы и площадки. Турист с любой точки может глянуть на скалы. Но альпинисты лезут наверх своей дорогой.

Малыш, глядя на альпиниста: «Мама, а что, дядя – дурак? Есть же лестница…»

Я попросил знакомых газетчиков: назовите двух популярных людей в Берлине. Газетчики подумали и сказали: капитан Вернер Баар и директор зоопарка доктор Датте.

Беседа в полицейском управлении с капитаном Бааром. Много лет капитан разряжает в Берлине неразорвавшиеся снаряды, гранаты и бомбы. Большого роста, спокойный и очень застенчивый человек. Не знает, куда на столе деть руки.

– Сколько же бомб вы держали в этих руках?

– Одних только английских восемьсот двадцать девять…

– По-прежнему много работы?

– Да. Берлин – строится. Где ни копни – бомба…

– Говорят, как артиста кино, вас узнают люди на улицах.

– Это телевидение виновато.

– А строили телебашню, нашли что-нибудь?

– Да, была там «куколка» весом в полтонны…

С доктором Датте я говорил два часа в его кабинете, потом мы встретились в зоопарке. Этот энергичный, умный, обаятельный человек сумел каждого из берлинцев сделать участником строительства зоопарка. Зоопарк получился великолепным. Три дня я подробно знакомился с этим лучшим из всех зоопарков мира и попытаюсь особо о нем рассказать. Что касается доктора Датте, то он успевает вести работу ученого, руководит сложным хозяйством парка и большим штатом сотрудников, занят в Берлине большой общественной работой, объездил весь мир, ведет одну из самых популярных программ телевидения… Я улыбаюсь: