Александр Окунь - Путеводитель по стране сионских мудрецов

Что же касается так называемых серьезных дел, то тут необходимо отличить немецких евреев и назвать имя знаменитого скрипача XX века Бронислава Губермана. Помимо того, что он был великим музыкантом (в 1909 году он первым был удостоен чести сыграть в Генуе на скрипке самого Паганини), он был еще незаурядным человеком. Именно его стараниями в 1936 году был создан Филармонический оркестр, который с тех пор прочно занимает место в ряду лучших оркестров мира. Его первым концертом дирижировал аж сам Тосканини. За пультами сидели лучшие музыканты Европы, по большей части беженцы из Германии. Каково приходилось им, питомцам утонченной культуры, в ближневосточном захолустье, лучше и не думать, но жизнь сложилась именно так, а не иначе. За дирижерским пультом этого оркестра стояли все великие дирижеры XX века – кроме одного, хотя он страстно сюда рвался. Оркестр не хотел играть с бывшим членом нацистской партии и любимцем фюрера Гербертом фон Караяном. Так и не сыграли.

Сегодня главным дирижером оркестра является другой великий музыкант – уроженец Индии Зубин Мета. В 1981 году оркестр присвоил ему звание своего пожизненного художественного руководителя. Мета – музыкант неукротимого темперамента, роскошный красавец, барин, человек невероятной работоспособности. Оркестр падает, а ему хоть бы что – постоит на голове пять минут и опять руками машет. Потому что йогу знает. «Вы, – говорит он музыкантам снисходительно, – расслабляться не умеете». Действительно не умеют. Но что поделать: здесь жизнь такая.

Смутить Мету не может ничто, даже (был такой случай) расстегнутая ширинка. Но один раз он понервничал, аж белый был. Дело случилось в Зальцбурге на репетиции. В пустом темном зале сидели всего-навсего два человека – Герберт фон Караян и Леонард Бернстайн.

Бернстайн приезжал в Израиль часто – каждый год. Началось это еще в 1948 году, когда он дирижировал, можно сказать, на фронтах Войны за независимость. Между этим человеком и оркестрантами была какая-то удивительная связь, и, на наш невежественный взгляд, ни с кем не играли они так, как с этим невысоким человеком, который за пультом был любовником, шутом, исповедником, диктатором, философом – был самой музыкой. Однажды нам посчастливилось быть на концерте, где в программе была Девятая симфония Малера. Всю последнюю часть Бернстайн простоял на подиуме без единого движения, уткнувшись головой в руки, из которых торчала дирижерская палочка. Никогда ни до, ни позже не приходилось нам слышать подобного: это не было звучанием струнных – со сцены звучал хор. Впервые в жизни мы слышали, как оркестр звучал человеческим голосом. И когда замер последний звук, никто в зале не осмелился пошевелиться, и через несколько бесконечно долгих мгновений Бернстайн, заливаясь слезами, поплелся за кулисы. И лишь когда он скрылся, раздались первые робкие аплодисменты. А потом, конечно, была овация, и Бернстайн смеялся и посылал в зал воздушные поцелуи, и стоял на сцене оркестр, все музыканты которого в этот вечер были гениями.

Эта история долго не давала нам покоя: ведь и мы тоже можем недвижимо стоять на подиуме, уткнувшись носом в палочку. Так почему же с нами они так не сыграют? Что-то было в этом человеке, который нарушал все мыслимые и немыслимые табу, в бисексуале, пьянице, тщеславном эгоисте, что-то было в нем, что заставляло – Бог с нами, слушателями, – прожженных лабухов, видевших и слышавших всех и вся циничных оркестрантов возноситься в мир иной, где из их вполне земных инструментов исходило ангельское пение. Нам кажется, что бы ни творил Бернстайн, покуда Аполлон, так сказать, его не призывал к священным обязанностям, в нем всегда жили две самые главные вещи: полное приятие жизни такой, какая она есть, и чувство любви и сострадания к тем, кто в ней бултыхается, как говорится, без различия пола, веры и расы.

В связи с этим хочется упомянуть о другом великом музыканте – Даниэле Баренбойме, который родился в Аргентине, с младенчества жил и учился в Израиле, а сегодня, как и все музыканты его уровня, живет одновременно всюду. Собственно, мы хотим поговорить о скандале. Скандал очень давно, еще со времен футуристов, а то и раньше, был верным двигателем артистической карьеры. Но в Израиле, тут даже и скандалы особые. Дело в том, что, гастролируя в Иерусалиме, Баренбойм продирижировал Вагнером. «Ну и что такого особенного? – удивится читатель. – Знаменитый композитор, его повсюду исполняют». Вот тут-то собака и зарыта. Повсюду – да, а в Израиле – нет. Израиль бойкотирует Вагнера. Дело в том, что под музыку Вагнера сожгли очень много евреев. Фюрер страстно любил этого композитора («Я бесконечно многим, – признавался он, – обязан в своем духовном развитии мастеру из Байрета»), а евреев не любил и нашел оригинальный способ совместить эти свои полярные отношения.

Естественно, что никакое дело у евреев не проходит единогласно. Сторонники и противники бойкота не жалеют доводов и аргументов.

Да, говорят противники бойкота, Вагнер был малоприятным типом и даже антисемитом. Его обожал Гитлер. Да, он был официальным композитором Третьего рейха. Да, под его музыку гнали евреев в газовые камеры. Но человек – это одно, а творчество – другое. Опять же: не он виноват в том, что его музыку использовали так, как использовали. Что был антисемит – не очень хорошо, но можно подумать, что Шопен и Чайковский ими не были, так что же – не исполнять Шопена и Чайковского? И, наконец, мы живем в демократическом обществе, и тот, кому не по душе Вагнер, может попросту его не слушать, но другим мешать права не имеет.

Вагнер был не просто антисемитом, отвечают сторонники бойкота, он был идеологом антисемитизма, одним из духовных отцов нацизма. И в доказательство приводят слова самого Вагнера. Поскольку Вагнер писал живо и образно, мы не откажем себе в удовольствии процитировать несколько его пассажей. Итак.

«Евреи – это черви, крысы, глисты, трихины, которых нужно уничтожить, как чуму, до последнего микроба, потому что против них нет никаких средств, разве что ядовитые газы».

(Эта интересная мысль высказана за восемьдесят лет до начала употребления газа в качестве средства для решения еврейского вопроса.)

«Я пришел к выводу, что даже одной микроскопической капли еврейской крови уже достаточно, чтобы человек никогда не смыл с себя позор быть евреем, и он должен быть уничтожен».

(И эта идея была подхвачена, хотя и не совсем: 1/32 еврейской крови прощалась – нацисты оказались гуманнее.)

О своей собственной музыке (об опере «Парсифаль») Вагнер пишет:

«Звуки уничтожения, которые я написал для литавр в соль миноре, олицетворяют гибель всех евреев, и, поверь, я не написал ничего прекраснее».