Алексей Кара-Мурза - Знаменитые русские о Риме

Еще одно окно мастерской Иванова выходило прямо на дом, где работал знаменитый датский скульптор Бертель Торвальдсен. За ним – прямая улица вела к одной из самых известных церквей Рима – Santa Maria Maggiore.

Постелью в домах служили мешки, набитые жесткими кукурузными листьями. Распорядок дня Иванова был следующий: вставал в пять утра, в семь слуга из соседнего трактира приносил кофе и хлебцы. Сразу после завтрака изучал иллюстрированные исторические труды, любезно предоставленные живущей в Риме русской княгиней Зинаидой Александровной Волконской из своей обширной библиотеки.

А. Иванов: «Потом пишу, на расстоянии смотрю в лестное зеркало свою картину, думаю, барабаню сломанным муштабелем ‹подпоркой для руки› то по столу, то по своей ноге, опять пишу, что продолжается до самого полудня…»

Затем тот же слуга разносил молодым художникам обед:

«Здесь едят гораздо менее, нежели у нас; легкий и теплый климат не терпит объедений. Рисовая каша с сыром и маслом и небольшой кусок говядины составляют обыкновенно мой обед; ужин – салат с куском жаркого».

Во второй половине дня интернациональная колония художников сходилась в популярном (и сохранившемся поныне) «Antico Caffe Greco» на Via Condotti, 86 – сюда многие годы будет адресоваться вся римская корреспонденция Иванова. Поздним вечером – прогулка на Монте Пинчио и вилле Боргезе. Иванов особенно любил слушать пение женского хора в монастыре Santa Trinita dei Monti:

«Я не могу пересказать вам, сколько блаженных мыслей рождает во мне прекраснейшее соло какой-нибудь из сестер… Из меня все тогда вы можете сделать».

В первые годы в Риме Иванов часто болел малярийной лихорадкой. Пережил он и иную – профессиональную – болезнь молодых художников в Риме: от обилия вокруг великих творений впадал в отчаяние и готов был даже бросить живопись. «Я иногда кляну тот день, в который выехал за границу», – писал он в Петербург. «Душевная твоя болезнь для меня кажется опаснее телесной твоей болезни», – отвечал ему отец.

Старожилом русской колонии художников в Риме в то время был Орест Адамович Кипренский (в Риме – с 1817 г.); он взял Иванова под свою опеку, и тот навсегда сохранил к нему большое почтение. Старшим из пенсионеров был Федор Александрович Бруни, в чью мастерскую Иванов часто заходил. Самое высокое мнение было у Иванова и о работах также давно находившегося в Риме (с 1823 г.) Карла Павловича Брюллова, но между ними так и не возникло не только дружбы, но даже и профессионального товарищества. Исследователь жизни и творчества Иванова, М. В. Алпатов, писал:

«Можно представить себе, как встречались оба художника: Брюллов, окруженный свитой друзей и поклонников, остроумный, беспечный, и Иванов, обычно один, угрюмо-сосредоточенный, тревожно-суетливый… Это могло напомнить картину Ораса Берне „Встреча Рафаэля и Микеланджело на Ватиканском дворе“, в которой баловню судьбы Рафаэлю, окруженному множеством учеников и поклонников, противостоит одинокий Микеланджело с его гневным взглядом мстителя».

Что же касается большинства других русских художников-пенсионеров, то А. Иванова коробило их праздное времяпрепровождение:

«Свобода пенсионерская, способная совершенствовать, оперить и окончить прекрасно начатого художника, теперь была обращена на совершенствование необузданностей. Некогда думать, некогда углубляться в самого себя и оттуда вызвать предмет для исполнения. Сегодня у Рамазанова просиживают ночь за вином и за картами, завтра – у Климченко, послезавтра – у Ставассера».

Среди художников в Риме Иванов близко подружился лишь с гравером по меди Федором Ивановичем Иорданом, будущим ректором Академии художеств, живущим на втором этаже («в бельэтаже») дома на углу Via Sistina и сегодняшней Via Francesco Crispi (раньше этот участок улицы входил в Capo le Case). Близка была А. Иванову и группа немецких художников во главе с Иоганном-Фридрихом Овербеком. Эти художники, называвшие себя назарейцами, писали картины на религиозные темы; их кумиром в живописи был А. Дюрер.

Имея первым заданием копирование фрески Микеланджело «Адам» («Сотворение человека») из Сикстинской капеллы, Иванов получил наконец разрешение работать в Ватикане. Однако работа шла медленно: частые церемонии в Сикстинской капелле, требовавшие всякий раз уборки установленных художником высоких лесов, тормозили дело. Свободное время Иванов посвящал написанию картины «Аполлон, Кипарис и Гиацинт, занимающиеся музыкой и пением». Видевшие ее римские мэтры Винченцо Каммучини (ректор Академии Сан-Лука) и датский скульптор Бертель Торвальдсен давали свои советы. Видимо, в 1832 г. Иванову впервые пришла мысль о большой картине на библейскую тему – об этом говорят отрывочные заметки в письмах и записных книжках:

«Занялся я отысканием для себя сюжета: прислушивался к истории каждого народа, прославившего себя деяниями…»

Сообщая о результатах этих поисков Обществу поощрения художников, Иванов писал, что решил остановиться на первом появлении Христа, «откровением коего начался день человечества, нравственного совершенства…».

А. Иванов: «Прекрасный сюжет, когда Иоанн бросился порицать фарисеев и книжников при всем народе. Смятение этих подлецов, удивление народа твердости Иоанна и воспламенение его духом целого общества… Нужно представить в моей картине лица разных сословий, разных безутешных, вследствие разврата и угнетения от… светских правительственных лиц, вследствие подлостей, какие делали сами цари иудейские, подласкиваясь к римлянам, чтобы снискать подтверждения своего на троне… Страх и робость от римлян и проглядывающее горестное чувство, желание свободы и независимости…»

Для работы над «Явлением Мессии» Иванов долгое время добивался разрешения на поездку в Палестину, но после того как в этом было отказано, стал больше путешествовать по самой Италии: в 1834 г. объехал Болонью, Феррару, Венецию, Падую, Виченцу, Верону, Брешию, Бергамо, Милан, Парму. Часто посещал он и римское еврейское гетто, где делал наброски человеческих типов. В 1835 г. появляются первые эскизы «Явления Христа народу».

В качестве подготовки для грандиозного труда Иванов написал в 1834–1835 гг. большую картину «Явление Христа Марии Магдалине после воскресения». Картина была выставлена в мастерской художника, затем в Капитолии, позже отослана в Петербург, где Общество поощрения художников преподнесло ее государю. За эту работу Иванову было присвоено звание действительного члена Академии художеств – он отреагировал с присущей ему скромностью:

«Как жаль, что меня сделали академиком; мое намерение было никогда никакого не иметь чина…»