Михаил Корабельников - Лев Троцкий и другие. Вчера, сегодня. Исторический процесс

На торжествах, посвященных открытию памятника Александру II, формально еще являясь действующим премьер-министром, он оказался в положении «бывшего» и не был в должной мере охраняем, несмотря на предупреждение самого террориста, – небывалый в истории случай! – о готовящемся на него покушении. Избежав смерти в ряде прошлых покушений с участием групп боевиков, он оказался беззащитен от двух пуль террориста-одиночки. Умирал он, окруженный только близкими, покинутый первыми лицами государства и не удостоенный даже внимания самого монарха, которого уберег от революции. Неприятен был Столыпин царю и его царственной супруге: был избыточно самолюбив и порой непозволительно дерзок в своих поступках, заслоняя собою самого государя. Когда была эта безобразная смута – был полезен, делал нужное дело, а теперь – вполне заменим. На этих праздничных мероприятиях Николай II имел много поводов ощутить любовь народа к своему государю. Нет, определенно, засиделся Столыпин в кресле премьера…

Ну, а может быть Столыпин и в самом деле слишком хорош для России? Его убийство нанесло чувствительный удар по монархии Романовых – прежде всего, психологически. Оказалось, что в этом государстве реально некому ее защитить: вся его мощь уходит в парады и фейерверки. Можно сказать и так – это убийство стало предвестником краха режима, что и произошло несколькими годами позже. А на исходе революции тогда еще живой и деятельный Столыпин, с целью усмирить непокорную «левую» думу – законнорожденное дитя революции – и заставить ее работать в конструктивном русле, 3 июня 1907 года совершил, как тогда говорили, антиконституционный переворот. Он разогнал вторую Думу и законодательно изменил представительство сословий. После этого в третьей Думе революционная «фронда» режиму была количественно низведена до ничтожного минимума, зато подавляюще превалировали правые и либералы – представители землевладельцев и капитала.

Остатки революции ушли в подполье или скрылись за границей, кто временно, а кто и навсегда. Многие, разочаровавшись, вообще ушли из «политики», для других настала пора разброда и шатаний, переоценки ценностей. Бывшие соратники по борьбе предъявляли претензии большевикам, ставя им в вину их максимализм. И это накладывалось на разгул реакции, ее стремление низвести к минимуму завоеванные революцией демократические права и свободы граждан. В поэме В. Маяковского «Владимир Ильич Ленин» есть такие слова (цитирую не в традиционном для Маяковского стиле стиха лесенкой):

Основная борьба идей происходила в эмиграции. Излагая эту главу, я вновь обращаюсь к воспоминаниям Троцкого в книге «Моя жизнь».

После побега из России Троцкий успел еще на Лондонский объединительный съезд российской социал-демократии, состоявшийся в 1907 году. Никакого объединения не произошло: никто не пожелал «поступаться принципами». Троцкий же пытался довести до соратников свои идеи «перманентной революции» и нашел у некоторых взаимопонимание, в частности, у Розы Люксембург. Да и с Лениным наблюдалось совпадение во взглядах в отношении интересов пролетариата и крестьянства.

Во время второй эмиграции Троцкий с семьей около семи лет прожил в Вене. Состоял членом австрийской социал-демократии, посещал ее собрания, участвовал в демонстрациях, сотрудничал в газетах и журналах. Он познакомился с ее лидерами, но ощущал их чуждыми себе людьми и ни с кем не сблизился. По словам Троцкого, они не были революционерами, более того, представляли собой человеческий тип, противоположный типу революционера. Он писал: «В непринужденной беседе между собой они гораздо откровеннее, чем в статьях и речах, обнаруживали то неприкрытый шовинизм, то хвастовство мелкого приобретателя, то священный трепет перед полицией, то пошлость в отношении к женщине. Психологически они сложились в эпоху реформ, в относительно спокойной, благополучной обстановке дряхлеющей Австрийской Империи».

Совершенно иной тип революционера, по мнению Троцкого, представляли Маркс и Энгельс, что следовало, в частности, из их взаимной переписки. Троцкий пишет: «…Они могут быть беспощадны, но не вероломны; для внешнего блеска, титулов, чинов, званий у них есть только спокойное презрение. То, что филистеры и пошляки считали их аристократизмом, было на самом деле их революционным превосходством. Главная его черта – полная органическая независимость от официального общественного мнения всегда и при всех условиях».

Из австрийских лидеров более всех был расположен к Троцкому Виктор Адлер – знакомый еще по первой эмиграции. Это расположение, среди прочих, имело вполне конкретную причину: ведь всеобщее избирательное право для Австрии было, по мнению Троцкого, по существу, завоевано Петербургским Советом рабочих депутатов.

Немецкая социал-демократия в то время считалась самой мощной в Европе и мире. Из ее лидеров Троцкий был знаком с Францем Мерингом, Карлом Либкнехтом, Каутским, Бебелем и его преемником Газе. Каутский, один из старых и наиболее авторитетных лидеров, прозванный «папой интернационала», был реформатором и революцию видел лишь в туманной исторической перспективе. К русской революции он относился сочувственно, но был органически враждебен перенесению революционных методов на германскую почву. Подобное отношение к революции было вообще характерно для большинства лидеров европейской социал-демократии довоенного благоденствия: кому нужны эти потрясения, если разумные социальные цели могут быть достигнуты мирными парламентскими методами. В противоположность большинству немецких лидеров, Карл Либкнехт по своему характеру был революционер и оставался наполовину чужаком в доме германской социал-демократии «с ее чиновничьей размеренностью и всегдашней готовностью отступать».

В этот довоенный период эмиграции между Троцким и Лениным периодически разгоралась ожесточенная полемика в печати по идейным, тактическим и организационным вопросам, доходящая до взаимных оскорблений. Критика в адрес Троцкого шла и со стороны меньшевиков. Впрочем, по части навешивания ярлыков гораздо более преуспел именно Ленин. Его выражение относительно «Иудушки Троцкого» – как раз из этого времени полемических баталий. Тогда же из уст Ленина выпорхнуло слово «троцкисты», которое сыграет роковую роль для Троцкого и его сторонников во внутрипартийной борьбе, развернувшейся после смерти Ленина. Но тогда, позже, это слово будет нести совершенно иную смысловую нагрузку. Ленин же ставил в упрек Троцкому его беспринципность, стремление стать «над схваткой» в проводимой им линии на сближение обеих фракций расколовшейся российской социал-демократии, его «заигрывание» с различными небольшевистскими и отколовшимися от большевиков группами.