Владимир Гурко - Царь и царица

Надо было учесть, что в некоторых частях уже чувствовалось утомление войной, и в тылу все более и более развивалась пропаганда за прекращение борьбы.

Обращает на себя внимание в приказе указание о создании после войны свободной Польши.

Это заявление, от царского имени, было сделано впервые.

Об этом, по-видимому, многие забыли, так как в прессе неоднократно делались указания, что о создании свободной Польши было заявлено впервые Временным правительством после мартовской революции» {96} 96 Лукомский А.С. Воспоминания генерала. Т. 1. Берлин, 1922. С.16–117. .

Стоит также отметить комментирование этих событий историком СП. Мельгуновым:

«Когда в конце 1916 г. германское правительство обратилось к державам Антанты с приглашением начать мирные переговоры и когда, по словам жены Родзянко, в Петербурге очень опасались заключения мира, император Николай, по инициативе Гурко, ответил приказом, что время для достижения мира еще не наступило, так как “достижение Россией созданных войною задач, обладание Царьградом и проливами, равно как и создание свободной Польши из всех трех ее, ныне разрозненных, областей, еще не обеспечены”. А в это самое время трудовая группа Государственной Думы считала невозможным отказаться обсуждать германское мирное предложение.

История должна разойтись с показаниями современников. Их сознание так было проникнуто уверенностью, что страх перед народом слепит глаза правительства, что председатель Следственной комиссии Временного правительства, Муравьев, не задумываясь, серьезно ставил вопрос Воейкову: был ли разговор о том, чтобы открыть 1 марта фронт немцам. Такое сообщение поместила благородная “Русская Воля”. Великую несправедливость поместил и Плеханов, сказавший впоследствии на Всероссийском совещании Советов, что “царь не хотел защищать Россию”, что “царь и его приспешники на каждом шагу изменяли ей”» {97} 97 Мельгунов СП. На путях к дворцовому перевороту. Заговоры перед революцией 1917 года. М., 2007. С. 109–110. .

Однако вернемся к последовательности событий. Опубликование еще одного императорского рескрипта в январе 1917 г. на имя вновь назначенного председателя Совета министров князя Голицына предписывало правительству посвятить особое внимание продовольственному вопросу и транспорту, и работать в согласии с Думой и земствами, что возбудило надежды демократической общественности, которым, однако, не суждено было осуществиться.

В России в начале 1917 г. все ожидали решительных перемен, и политическая оппозиция начала «сжигать мосты». Особой активностью отличались думские лидеры «Прогрессивного блока», т. к. срок полномочий IV Государственной Думы скоро истекал, предстоящие выборы не могли гарантировать их прежнего положения, а также личную неприкосновенность. Представителям оппозиции необходимо было набирать политические очки или попытаться решительно переломить ситуацию в свою пользу. Так, например, в воспоминаниях председателя Государственной Думы М.В. Родзянко имеется описание одного из конспиративных совещаний, которое происходило на его квартире: «С начала января приехал с фронта генерал Крымов и просил дать ему возможность неофициальным образом осветить членам Думы катастрофическое положение армии и ее настроения. У меня собрались многие из депутатов, членов Государственного Совета и членов Особого Совещания. С волнением слушали доклад боевого генерала. Грустной и жуткой была его исповедь. Крымов говорил, что, пока не прояснится и не очистится политический горизонт, пока правительство не примет курса, пока не будет другого правительства, которому бы там, в армии, поверили, – не может быть надежд на победу. Войне определенно мешают в тылу и временные успехи сводят к нулю. Закончил Крымов приблизительно такими словами:

– Настроение в армии такое, что все с радостью будут приветствовать известие о перевороте. Переворот неизбежен, и на фронте это чувствуют. Если вы решитесь на эту крайнюю меру, то мы вас поддержим. Очевидно, других средств нет. Все было испробовано как вами, так и многими другими, но вредное влияние жены сильнее честных слов, сказанных царю. Времени терять нельзя.

Крымов замолк, и несколько минут все сидели смущенные и удрученные. Первым прервал молчание Шингарев:

– Генерал прав – переворот необходим… Но кто на него решится?

Шидловский с озлоблением сказал:

– Щадить и жалеть его нечего, когда он губит Россию.

Многие из членов Думы соглашались с Шингаревым и Шидловским: поднялись шумные споры. Тут же были приведены слова Брусилова:

“Если придется выбирать между царем и Россией – я пойду за Россией”.

Самым неумолимым и резким был Терещенко, глубоко меня взволновавший. Я его оборвал и сказал:

– Вы не учитываете, что будет после отречения царя… Я никогда не пойду на переворот. Я присягал… Прошу вас в моем доме об этом не говорить. Если армия может добиться отречения – пусть она это делает через своих начальников, а я до последней минуты буду действовать убеждениями, но не насилием…

Много и долго еще говорили у меня в этот вечер. Чувствовалась приближающаяся гроза, и жутко было за будущее: казалось, какой-то страшный рок влечет страну в неминуемую пропасть» {98} 98 Родзянко М.В. Крушение империи. Харьков, 1990. С. 199–201. .

Со своей стороны заметим, что трудно поверить в искренность уверений тонкого политика и искушенного царедворца Родзянко. Вскоре события показали, и стало достаточно ясно, у кого и как «слово» расходится с «делом».

Относительно боевого генерала А.М. Крымова (1871–1917) следует заметить, что в его политической позиции не все было однозначно. Во многих взглядах он был введен в заблуждение, что несколько для него прояснилось, когда он побывал в Петрограде. Возможно, этим можно объяснить то, что Крымов практически никак не проявил себя в дни Февральской революции, а затем принял активное участие в «корниловском мятеже» против Временного правительства. Стоит в этой связи упомянуть еще об одной встрече генерала Крымова с генералом Дубенским в начале 1917 г.:

«В пояснение сего расскажу случайную встречу мою (в начале февраля) с генералом Александром Михайловичем Крымовым. О нем говорили как о выдающемся боевом начальнике, и имя его пользовалось большим уважением в Ставке. Я помню, как при каком-то сообщении о боях в Карпатах, где была дивизия Крымова, Государь сказал: “Там этот молодец Крымов, он управится скоро…”

Вот этого-то генерала Крымова, недавно прибывшего в Петроград, я встретил у начальника Главного штаба генерала Архангельского. Мы все трое были сослуживцы по Мобилизационному отделу Генерального штаба еще до войны и потому говорили откровенно и свободно. Генерал Крымов, большой, полный, в кавказской черной черкеске, с Георгием на груди, ходил по известному круглому кабинету начальника Главного штаба и указывал на целый ряд ошибок во внутренней политике, которые, по его мнению, совершил Государь. Он возмущался, негодовал, и когда мы спрашивали его, откуда почерпнуты им сведения о каких-то тайных сношениях Двора с Германией, он отвечал: