Джон Клеланд - Кельт-Друидистская Этимология

До сих пор, биография Клеланда, в ряду авторитетных источников, преподана весьма скудно, и содержит достаточно много пробелов, что, как и прежде, плодит в изобилии число слухов и домыслов касательно его интригующей персоны. Как и с чего он, дескать, официально не доучился; увеселялся ли за своими ранне-литературными занятиями в Бомбее или уже в Британской тюрьме (Флит-Призонъ), где оказался, по-молодости, за долги; так ли точно был одним из членов общества Содомитов, точно ли не был женат или же скрывал своё супружество в глубокой тайне; принадлежал ли к влиятельным маcоническим кругам и, в том, не потому ли, как раз, и был обречён на пренебрежительное к себе, потом, отношение? – так ли вправду, чтобы жить, подчас, под маской инкогнито, а, когда, если и в женском платье, дескать, спасаясь от слежек и предательств; – это ли истинный Клеланд, а если – да, то не в причине ли того самого открытия, по его словам, рокового для всей Восточной части Евразийского Континента, кое и поныне, не известно, существует взаправду или нет? – верно, что всё этакое, извечно, остаётся в предметах любопытств авантюрных критиков и историков. В одной из глав сего переведённого «Этимологического Словаря», Клеланд, в риторической манере, выражает весьма глубокую мысль о том, что истинным свидетелем Истории и Эволюции не может являться что-либо, помимо самого Языка, в нас существующего и проходящего вместе с нами все возраста и все эпохи. Это же можно отнести и к самому Клеланду и, т. ск., воздать ему истинный долг по его же лепте, ибо ничто иное, помимо его собственных произведений не свидетельствует в пользу фактора судьбоносности сей личности в её масштабах и в ипостасях, и если это касательно его серьёзных научных трудов, то – личности, прежде всего, ума незаурядного, а в том, светски и литературно, превелико-эрудированного и просвещённого.

Старший сын семьи, высоко-уважаемой и светски-одарённой в изысканных знакомствах, юный Клеланд (род. 1709), по ходатайству своего отца Уильяма Клеланда (1673/4 – 1741) – друга всем известного поэта-литератора Александра Попа, в 1727 году поступает в престижную Вестминстерскую Школу при оном Аббатстве, честь и гордость класса первых литераторов Британии (У. Камдена, Б. Джонсона, Драйдена, и пр.), что, очевидно, располагает и провоцирует в нём начало всех тех литературных позывов, кои, вместе с ранне-складывающимся в нём настроением классика, предстают быть в свете исключительно-оригинальной революционности: и если мы говорим только о литературе, то революционности, в её контрадиктуме, не столь тяготеющей к новому слову , сколь к новому изображению всего того, что за поверхностью слова, ещё только принятого – слова и, соответственно сему, его смысла. Мир литераторов (и не одних лишь только беллетристов) той эпохи, при всей её известной либерал-ренессантности, олицетворялся, по большей части, типом «облачителей истин», каковыми, в подавляющем их числе, были, также, и те, кто решался и находил возможным писать на ново-изыскуемые, прогрессивные темы, в которых «облачить» предмет в надлежащую форму было главной задачей; – Клеланд же, в сравнении им всем, начиная с первых и аж до последних своих шагов в занятиях, представал быть типом именно «обнажителя», как если бы чистого физиолога (как то в его собственном выражении об этимологах вообще 1 1 «… С этимологами дело обстоит также, как с физиологами, кого нельзя вполне назвать состоявшимися и дельными, пока не взрастут они до знания всея погрешимости и неуверенности в их собственном искусстве .» Дж. Клеланд, «Этимол. Словарь», Адвертисмент (посл. абзац). ), и это как для легкодоступных его вещей, так, равно, и для продуктов его высокоинтеллектуальных штудий. Недаром, должно быть, за сочинением уже «Пути от Слов к Вещам…» и сего «Этимологического Словаря», он решительно и целенаправленно устремляется к образам дотоль авторитетно-преподаваемых смыслов, находя в них не иначе, как базис всего ещё нераскрытого, нарочито как если бы не стесняясь, при этом, ни самого Камдена, первоглавы Школы Вестминстера, не забывая, также, смерить подчас и перво-гомеричность 2 2 Александр Поп (21 мая 1688 – 30 мая 1744), великий Английский поэт; как известно, первый переводчик Гомера на Английский. Александра Попа, прямо сказать, не хилым намёком на относительность в нём языкознания, – должно быть, в чувстве некой сентиментальной отместки, будучи тогда уже непринятым и не поощряемым своей семьёй и её кругом, вовсе. Кажется, так, что его собственный бунтарский уход или же его изгнание из Вестминстерской Школы, – о чём архивы Шеффилда не содержат в себе прямого разъяснения, – в ранние годы автора, представилось быть, как раз-таки, начальным этапом на пути всего последующего семейного разобщения, протеста и противостояния.

Люси Клеланд, мать сего литератора, имела, также, круг весьма элитных высоко-влиятельных знакомств, среди которых были и лорд Стэнхоуп (1694—1773), «человек изящных манер», некогда Первый Камергер поверенный Короля, известнейший парламентарист, инициатор Грегорианского Календаря, и первый патрон литературы в Британии; среди них, позже, был и небезызвестный зачинатель Английской готической новеллы, граф Горацио Уолполл (1717—1797), сын первого Королевского премьер-министра, влиятельный пэр, и, при всей его свободе нравов и авантюрности характера, всё же, человек, в предпочтении прагматичному научному знанию, оставляющий за «эклезиастически-религиозным» смыслом некую привилегию. Оное всё, к годам, в особенности, 50-м – 70-м, контрастно весьма расходилось с позицией Клеланда, кой, с приходящей к нему литературной зрелостью, и на то время обладавший уже никак не девственным жизненным опытом, в справлении с привязанной к нему, безбудущной репутацией имморалиста, делал ставку всё более на основательное знание в изучении «человека и его корня», и, отнюдь, не в угоду каким бы то ни было, пусть даже и прибыльно-обещающим, лестным, подчас, предрассудкам и укоризненным понятиям. Учёная сатира над религиозными заблуждениями; научно-представленная дискредитация будь что первоглавнейших столпов существующей веры; анти-церковничество; материалистический либерализм на уровне высоко-школярского а-иерархического нигилизма, – всё, что представало быть в свете его литературно-этимологических достижений, вряд ли могло особенно льстить знаниям, авторитету и позиции известных друзей его семьи. Мы знаем, к примеру, о некоем интересе Стэнхоупа словарным трудом Д-ра С. Джонсона, ровесника Клеланда (опубл. в 1755), и, увы, мы не находим у него какого-либо достойного интереса к открытиям Клеланда, ставящего под сомнение и лексическую дикционарность, и Календарь (и даже не то, чтобы Грегорианский, за актом 1750 г. по Стэнхоупу, но и сам Юлианский по Цезарю), и даже сам ход Истории. Должно быть, этакая авантюрность, вкупе с весьма неожиданными пассажами в адрес парламентарной и судейской систем, в том и в другом случае, могла либо настораживать, либо провоцировать на некое сальерическое чувство в авторитетах, либо… таки побуждать к мысли о протекции того рода, на какую автор, по невозможности компромисса, никогда бы не согласился. Возможно, если бы к моменту издания его первых этимологических набросков, оставался бы в живых тот «вольтерьянец», в сравнении кому самого Вольтера проще назвать «булинброкцем», – да-да, Я имею в виду, как раз, премного известного, и не менее искушённого обществом и его спазмами, виконта Сент-Джона Булинброка (1678—1751), достаточно близкого, опять-таки, друга семьи Клеландов, политика и философа, ближайшего друга Дж. Свифта, чей ранне-бунтарский пример мог бы даже в чём-то располагать юного Клеланда, к разным сравнениям и поступкам, – возможно, определённая доля интереса к сим этимологическим трудам и к ново-открываемым идеям автора нашлась бы тогда в свете более серьёзного их восприятия. Впрочем, быть может, и нет. «Пятно» апробированного порнографиста в его литературной биографии отнимало у него шансы быть воспринятым на уровне истинного ума; – таковы были отзывы даже тех учёных-лингвистов, сколький-то круг коих неизбежно раскрывался самим талантом автора, его знанием, а не пересудами по его персоне {к прим., «…любопытные тракты о Кельтском языке… но та слишком бесславная вещь, чтобы упомянуть даже; рушащая его репутацию, как автора;… ко всему почтению, весьма и весьма нездоровому, для высоты его приоритетов.» Джон Никколс (1745—1826)}. К тому же, сама идеологическая ориентация в отношении фундаментального, парадигмического Друидизма, а также все, с тем, предосуждения, касательно пагубного «деизма» Клеланда, в отдельно-взятой Британии, никогда бы не были восприняты людьми высших иерархий, сколько-то без ядовитого зерна соперничества, или прямого, в иной среде, антагонизма, чему с лихвой шла в пользу, опять-таки, деморализация сего интеллекта. Забавно думать, что немало современных лингвистов-этимологов, касающихся Клеланда, всё как и прежде, как и некогда ранее, воспринимают истоки его этимологии в свете, почему-то заведомо брутальном, не находясь, да и не больно-то, видно, желая, отойти от завещанной эротической первоусловности в литературном наследии автора: а именно, по типу разделения смысла «перво-забав» во фрейдистски-изображаемом обществе: – то самое «Фанни» [т.е. «забавное»], извечно, ведь, контраверсирует Старый Свет в глазах Нового, контраверсирует, подчас, до уровня фундаментального расхождения по взгляду на перво-английские, исконне-англиканские духовные принципы натурально-сексуализированной добропорядочности, – что было не всегда столь «забавно» для Шейкспира, что вышло быть, однажды, весьма «презабавно» для Лорда Байрона; что, также, в вопросах «забавнейших» иерархически-кастовых разделений; что, также, неким образом намекает на причину «всезабавного», или «нисколько уж не забавного вовсе», сходства между словом «toil» [«труд»; хотя на Русском, в сим контексте – это, скорее «работа»] и словом «toilet» [туалет], – ибо, ведь, тогда, как в Старой доброй Англии слово «фанни» означало «вульва», в Америке, преимущественно составленной из малоудачных или отверженных Англо-переселенцев далеко не высшего класса и сорта, этим называлось всё заднее, так и задний «фанни-покет» [забавный карман] в тех же, потом, рабочих джинсах. – Всё этакое весьма любопытно: как психологический взгляд на предоснову родового слово- и смысло-образования, вообще, по типу прогрессивной примитивизации т. ск. «нео-дарвинической» прото-эдемовой картины всеобщего мироустройства, – как то, к прим. у проф. Каролайн Д. Уильямс (« Путь от Слов к Вещам : Джон Клеланд, Имя Отца и Спекулятивная Этимология», 1998); однако, ко всему подобному, легко заметить, что вознамеченная, нарочито-директирующая «примитивизация» общественной картины и суть Ретривации примитивного Языка (что у Клеланда) есть дела, одно другому, не весьма сходные; и от себя Я могу сказать, пожалуй, такое, что к той модели миростояния (примитивной, но не животно-дегенеративной), какую нам демонстрирует Клеланд, и какую мы заведомо должны воспринимать в свойствах и степенях её великого многообразия, в гармоничном согласии перво-силлабическому Закону Земли, Закону Стихий, Закону Смен и Времён и, да, с тем, и Закону Естеств, намеренная же попытка узреть в том перво-эротическую способность к социальному слогу относила бы нас на уровень не иначе, как самый низкий, самый бастардно-незрелый в постижении истин Друидовой Школы и её Системы (в полном смысле сл. «Bastard» по Клеланду, как « Base-terred », или «положенный на землю», см. «Э. Сл.», Магдалена, стр. 18/3). – При жизни Клеланда, однако, все подобные сексуальные а-ретривистские «примитивизации» опыта, скорее, служили отчуждению, нежели какому-либо смыслу заманчивой авантюризации намеченных идей; так, литератор всё более отдалялся от семьи и от целого ряда будущных протекций. Как известно, Клеланд впоследствии, публично отрёкся от собственной матери, по его словам, нисколько не помогавшей, но даже извечно вредящей ему в его предприятиях.