Владимир Короленко - Дневник, 1917-1921

– Кто же? Солдаты, что ли?

– Постойте… Кто тут разберет?.. Пообедать не успели, – айда скорее. Приехали на станцию Лезерфную, оттуда дошли до деревушки… Как она… вот забыл. Осталось совсем немного. Тут надо было, это и мы понимаем, – скомандовать: вперед, у цепь! А он вдруг и командуеть: спасайся кто как может… Обошли! Ну, тут уж, когда начальник сказал спасайся кто как может, – все и кинулись…

– Нет уж, – опять с враждебным холодком в голосе говорит он. – Что тут солдат виноватить… Не у солдатах тут причина… Не-ет! Солдат защищает, жизнь отдает…

При мне в Лондоне оратор армии спасения говорил, что он верит в существование дьявола. Больше: он знает, что дьявол есть, как знает, что есть волк и лисица 45.

И этот солдат с усталыми, печальными и несколько враждебными глазами знает тоже своего дьявола, как лисицу или волка. Он верит, он убежден в измене. Его дьявол – говорил «принародно» при прежнем строе, что солдаты, идущие на смерть, – навоз… Можно ли поверить, что теперь после революции этого дьявола уже нет. Он тут же. И это именно он изменяет отечеству. С одной стороны, он оттягивает мир, заставляет воевать вдали от семьи и детей, с тем чтобы темными ночами разводить огни на возвышенном месте. И когда немец начинает крыть наших ядрами, то для солдата ясна связь между гулом немецких пушек оттуда, с вражеских позиций, и непонятными словами и действиями командиров, от которых зависит жизнь этой темной, усталой, ожесточенной толпы.

Я прощаюсь. С меня довольно. Я иду по аллеям сада, он остается в будке. И когда я, обогнув аллею, иду параллельно и кидаю взгляд по направлению к будке, то сквозь загустевшую пелену мокрого снега, между сырых темных стволов вижу в темном квадрате двери серую фигуру и доброе, печальное, озлобленное лицо. По-видимому, он следит взглядом за моей непонятной ему фигурой и думает: «Вот подходил… Кто и зачем… В пальто и шляпе… Расспрашивал. Что ему надо?..»

И быть может, моя фигура уже занимает свое место в этом фантастическом сплетении: война… непонятные приказы… ночные огни над головами на возвышенном месте и отзывающиеся на них глухие удары неприятельских пушек в ночной темноте…

И те первые минуты, когда мы вместе вспоминали русского доктора и Тульчу, заволакивает, заволакивает слякотно-мокрый, холодный снег…

Нет у нас общего отечества! Вот проклятие нашего прошлого, из которого демон большевизма так легко плетет свои сети… 46

13 ноября

Трагедия России идет своей дорогой. Куда?.. Большевики победили и в Москве, и в Петрограде. Ленин и Троцкий идут к насаждению социалистич‹еского› строя посредством штыков и революционных чиновников. Ленин прямо заявил: – Мы обещали, что в случае победы закроем буржуазные газеты, и мы это исполнили 47. Во время борьбы ленинский народ производил отвратительные мрачные жестокости. Арестованных после сдачи оружия юнкеров вели в крепость, но по дороге останавливали, ставили у стен и расстреливали и кидали в воду. Это, к сожалению, точные рассказы очевидцев. С арестованными обращаются с варварской жестокостью. У Плеханова (больного) три раза произвели обыск. Теперь его положение опасно 48. Я послал в «Нар‹одное› слово» след‹ующую› телеграмму:

«Глубоко возмущен насилием, совершенным в лице Плеханова над истинными друзьями народа, не забывшими, что сила революции в возвышенных стремлениях человечности, разума и свободы, а не в разнуздании животных инстинктов вражды, произвола, насилия. Животное побеждает порой человека в человеке, но такая победа не прочна. Бывают в борьбе случайные положения, когда, по словам поэта Якубовича:

С зловещей печатью Каина на челе нельзя оставаться надолго вождями народа. Плод этой победы: убивающее партию негодование всего человечного в стране» 50.

Вчера «Полтавский день» уже вышел. Петроградские газеты тоже уже пришли в Полтаву (последние от 4-го и 5-го). У этих насильников не хватило решимости и силы осуществить даже программу Ленина. «Речь», «Нов‹ое› вр‹емя›», «Русская воля» все еще, правда, не выходят, но даже в умеренном «Народном слове» – пламенные статьи против большевиков. Большевизм изолируется и обнажается в чистую охлократию 51.

Любопытно со временем для художника: в Петропавловской крепости теперь сидят одновременно царские министры – Сухомлинов, Щегловитов и свергнувшие их революционеры. «Народное слово» приводит краткий отзыв Щегловитова о событиях (в разговоре с америк‹анскими› журналистами).

В этой газете находим такое сообщение: «Американские журналисты, посетившие Петропавловскую крепость, заявляют, что Щегловитов в курсе всех последних событий. Щегловитов говорит, что его переворот нисколько не удивляет. Он всегда был убежден в глубокой демократичности русского народа» («Нар‹одное› сл‹ово›», 7-XI-17).

Трудно сказать, что это такое: улыбка Мефистофеля или опять попытка подладиться к «демократизму» старого ренегата либерализма…

И пожалуй, при несколько других обстоятельствах это легко могло бы удаться… Отсутствие людей, неразборчивость в них – это проклятие нашей революции, которое в глазах всех неослепленных людей определяет ее бессилие для социальных реформ. Когда-то я напечатал в «Русск‹их› вед‹омостях›» и перепечатал в Собр‹ании› сочин‹ений› изд‹ания› «Нивы» описание поразительных истязаний, которые полицейские в течение целой ночи производили в одной из саратовских деревень 52. Тогда «народ» этой деревни беспомощно и робко жался кругом избы, превращенной в застенок, шарахаясь, как робкое стадо, когда открывалась дверь. Урядника и стражников предали суду. Они отбыли наказание, и теперь мне пишут, что тот же урядник состоит «народным избранником» в одном из волостных земств той же губернии и через него Ленин будет водворять социалистич‹еский› строй посредством приказов.

Мне теперь часто приходит в голову следующее сравнение: из одного и того же углерода получается в лаборатории природы самоцветный кристалл алмаза и аморфный черный уголь. Почему? Химики говорят, что в частицах алмаза атомы расположены иначе, чем в угле.

Люди такие же частицы. Одними учреждениями их сразу не изменишь. В социальной лаборатории должна еще долго происходить их перегруппировка. Народ неграмотный, забитый, не привыкший к первичным социальным группировкам (организациям) – сколько ему ни предписывай сверху – не скристаллизуется в алмаз… Останется ли он и после революции аморфным угольным порошком, который ветер анархии или реакции будет еще долго взметать по произволу стихии, – вот роковой вопрос нашего времени…