Герман Шелков - Хорошо и плохо было жить в СССР. Книга вторая

Вскоре я узнал, что Гена Ро-тов не единственный нахальный тип и грубиян на этой молодежной стройке. Мало кто приехал сюда за романтикой, большинство прибыло за заработком, за деньгами. Приехали и увидели: с утра до пяти вечера нужно трудиться, а потом идти в общежитие. И все! В общежитии можно лечь на койку или усесться на ней. Можно посидеть на стуле за столом. Можно, конечно, пойти в лес, в тайгу, если не морозно или нет дождя, погулять между деревьями и вернуться назад. Кафе и клуба нет, только в перспективе. Когда построят клуб и кафе – станет получше, а пока даже кино не демонстрируют, негде. В рабочей столовой не засидишься – прогонят. В одном строительном вагончике организовали клуб досуга, но туда пришли баянисты и гитаристы, стали разучивать новые песни и там сделалось тесно, неуютно и шумно. Комендант общежития выдает под расписку настольные игры: шашки, шахматы и домино, и строители честно играли в них два месяца, а потом прокляли это занятие, и у всех остался лишь один интерес – выпить пива. Уже в обеденный перерыв в буфете при столовой нет ни бутылочки. Покупают по десять бутылок на человека, ждут конца рабочего дня и пьют. В каждой комнате запах, как в пивной. Кто пьет с баранками, кто с сухарями, а кто с сушеной рыбой. Сушеной щукой приторговывает буфетчица, просит по рублю за порцию.

После употребления пива натуры людей обнажаются. Кому хочется веселиться, тот смеется, балагурит, но весельчаков немного. Больше таких, кто желает навязать другим свое мнение. Бывает, доходит до драки. Ссорятся почти каждый вечер. Также много тех, кто поливает грязью все существующее вокруг, всю природу, как естественную, так и рукотворную. Ругают все на свете: погоду, тайгу, страну, снабжение, устройство всех департаментов и организаций, зарплату и особенно проклинают свое положение, настоящее и будущее. Говорят, что в прошлые времена, до революции, была самая лучшая жизнь. Словно они ее видели! Затем говорят, что все замечательное только за границей, где угодно, но не в СССР. Приводят в пример японские экскаваторы и американские бульдозеры, уточняют: «Вот где гидравлика! А у нашей техники разве гидравлика? Чепуха!» Затем – про японские транзисторные приемники: возьмешь приемник, хватишь об пол или сбросишь с пятого этажа, а ему нипочем, работает как работал! А наш приемник ладонью погладил, он и сломался!» После этого рассказывают про иностранные продукты питания: ветчину, вяленую колбасу, джемы – вот будто бы настоящая еда. А здесь, в Советском Союзе, еда «не та», грубая и на вид неаппетитная. И так каждый вечер: пиво, сушеная рыба и унылые разговоры о жизни, будто бы все плохо, нудно и глупо. Никто не рад и не горд за строительство, развернувшееся в тайге. Кто же это говорит? Это холостые, недовольные жизнью люди, которым нужны деньги, квартиры и женщины. Им от двадцати восьми до сорока лет. Они бывали в разных частях страны, но нигде не задержались, потому что нигде им не удалось получить желаемое. «И там и сям», по их словам, все одинаково: «Пашешь, как угорелый, а тебе – черта лысого», что на обычном языке означает недостойную оплату труда и бытовую неустроенность в обмен на ударную работу. Строители постарше, лет сорока, задумчивы и лаконичны в формулировках: «Везде один треп». Иногда дают объяснения: «Приезжаешь в край или область устраиваться на работу, обещают одно, а на деле выходит всегда другое: нуль, ни хорошей зарплаты, ни квартиры, ни близкой перспективы». После пятой бутылки пива лица многих строителей краснеют и становятся вовсе недобрыми. И вот уже кто-то орет в коридоре: «Чего пялишься, гад? Рожу давно не били?» Утром, хмурые и недовольные, с изжогой после сушеной щуки и черного хлеба, все эти люди идут по дорожкам между великолепных сосен на строительство. Есть и такие, которые не пьют пива и вообще спиртного, их называют «комсомольцы», независимо от возраста. Вообще звание «комсомолец» здесь унизительное, его боятся и стесняются, от него бегут. Прорабу грубо отвечают: «Я тебе что, комсомолец, чтобы вприпрыжку бегать?» Это означает: «Сделаю, что велено, только не торопи». Инженеру кричат: «А ты меня, часом, не за комсомольца принял? Смотри! Отличай по характеру-то!» – что также означает: «Сделаю, но не так быстро, как просишь». Открыто уважать начальство не принято. Наоборот, начальству принято дерзить, отвечать с усмешкой, особенно инженерам, точно они неучи и болваны. Почему так? Это из-за таких, как я, молодых строителей, которым по двадцать лет. Наши «старшие товарищи», как говорили на собраниях, стесняются выглядеть перед нами покладистыми и дисциплинированными. Они хотят, чтобы мы видели в них грубых, сильных, бывалых, независимых людей. Нам, молодым, любят говорить: «Ну что, пионеры, мамкам и папкам домой письма пишите? Обязательно пишите, а то плакать будут. И в конверт шишку вложите, а то не поверят про тайгу-то!» Почти все они ходят с усами, с полубаками, руки держат в карманах, стыдятся хороших манер и нарочно коверкают и искажают слова и выражения. Намеренно говорят «пинжак» вместо «пиджак», «бутылку водку» вместо «бутылку водки». Матерятся, чтобы выглядеть грубее, а через это – солиднее. Но кто же ввел эту моду? Никто ее не вводил, она сама завелась из-за разделения по возрасту. На строительство в тайгу приехали и двадцатилетние, и тридцатилетние, и сорокалетние. Мне, как я уже сказал, был только двадцать один год, а моему соседу по комнате, Николаю Ю-кову, 27 лет, и он боялся, что, если подружится со мной, то старшие запишут его в «пионеры» или «комсомольцы». Поэтому он держался холодно и грубо, хотя было видно, что по натуре он неплохой парень, спокойный и даже добрый. Но иначе он не мог. Ведь кроме доброты у него имелось самолюбие.

На стройку приехали также люди семейные, привезли жен, устроили их малярами-штукатурами, отделочницами, облицовщицами и тут же пожалели, что не оставили женщин дома, в своем родном городе. Семейные пары поселили в семейном общежитии, но это не стало никаким препятствием для тех, кто желал видеть дам и разговаривать с ними. Если женщина хорошенькая, ее мужа не замечают, делают вид, что никакого супруга не существует. Женщину преследуют, приглашают пить пиво и на прогулки в тайгу, берут ее за руки, иногда даже обнимают за плечи. Мужья таких женщин – самые несчастные люди тут, на строительстве. Они затевают драки и ходят побитые, нервные и издерганные. В конце концов хорошенькая женщина вынуждена уехать со строительства и ждать мужа в доме у его матери или у своей.

Но были и свободные женщины. Помню двух таких подружек, лет тридцати, из бригады облицовщиц, грубых, некрасивых, сильно накрашенных, стремящихся в мужскую компанию. Они пили пиво наравне с мужчинами, курили папиросы, играли в домино. Наверное, они приехали сюда, чтобы найти мужей, создать семью, но выбрали неправильную, неподобающую тактику. Не следовало им сквернословить, выпивать и все время говорить то одному, то другому: «Слушай, Коля, женись на мне!» Или: «Знаешь, что, Сашка, а пойдем завтра расписываться!» Желающих не находилось, и обе эти подружки становились все злее и грубее, и в отместку на неудачи нападали на женщин помоложе и на девушек-маляров, которым было по восемнадцать-девятнадцать лет, кричали им: «Эй, Зойка-комсомолка, а ты себя сегодня в зеркале видела? Иди в тайгу – на свидание к медведю, самое верное для тебя дело!» Девушку звали не Зоя, а, к примеру, Светлана, однако это не имело значения. Грубые подружки стремились унизить всех, кто был помоложе и посвежее и привлекал внимание мужчин. Хотя среди свободных женщин и девушек хорошеньких я почему-то не видел. Не знаю, почему. Наверное, симпатичные девушки боялись ехать на работу в тайгу, наверное, об этом ходили какие-то нехорошие слухи и разговоры.