Олег Кодола - Фёдор Колычев – дитя эпохи

Род Глинских считался «худородным», и даже в «Государевом родословце», созданном в 1555 году, для Глинских вместо описания было оставлено пустое место. Тем не менее, в начале XVI века в Литве князь Михаил Львович Глинский играл важную роль, и вполне мог изменить геополитический расклад на карте мира. От рождения обладая богатством, а от природы – недюжинным умом, Михаил Глинский был… удачливым авантюристом. Он служил в войске Альбрехта саксонского, воевал за Максимилиана I в итальянских войнах, принял католицизм, жил в Испании, умел говорить на многих европейских языках. Харизматичный и деятельный Михаил так понравился великому князю Литовскому Александру Ягеллончику (в дальнейшем – королю Польскому), что в 1499 году Александр сделал его маршалом своего двора, а затем послом от Литвы. Близость к Александру Ягеллончику не мешала Глинскому поддерживать крепкие связи с русским боярством, и литовская знать опасалась, что после смерти бездетного Александра Глинский мог захватить власть и стать союзником Руси.

В 1506 году, лишившись после смерти Александра высочайшего покровительства, Глинский был вынужден конфликтовать с литовским и польским дворянством. Он требовал от нового короля Сигизмунда суда над своими противниками, обращался к посредничеству венгерского короля Владислава, но… судьба уготовила ему другую роль.

В начале 1508 года Михаил Глинский поднял знамя бунта и принял помощь Василия III. Соединённые отряды Глинского и Василия III осаждали Минск, ходили на столицу Литвы Вильно, воевали Смоленскую область, подходили к Бобруйску и Орше. По окончании войны Глинский был милостиво принят в Москве при дворе великого князя и пожалован во владение двумя городами: Ярославцем и Боровском. И как ни просил Сигизмунд вернуть предателя для суда, великий князь Московский отвечал отказом – настолько важен был для него Михаил Львович и его литовские связи.

Как раз в то время, когда Глинские начинали свой «литовский» мятеж, 11 февраля 1507 года, в младшей ветви московских бояр Колычевых, а точнее – в семье Степана Ивановича Колычева-Стенстура, московского боярина, воина и дипломата, владевшего поместьем в Деревской пятине Новгородской земли, родился мальчик Фёдор. Так вышло, что дипломатия была основным занятием этого семейства. Дед Фёдора, Иван Андреевич Лобан-Колычев, был дипломатом и послом к крымскому хану Менли-Гирею; воевал со шведами, с 1499 года служил наместником покорённого Новгорода, а погиб в 1502 году при осаде Иван-города. Отец Фёдора также был дипломатом, и за заключение Ореховецкого мира получил прозвище «Стенстур», по имени шведского правителя. В семье Степана Ивановича было четверо сыновей, и Фёдор был старшим из них.

О детстве и молодости Фёдора Колычева мы почти ничего не знаем. Скупые строки энциклопедических справок и клерикальная тенденциозность «Жития митрополита Филиппа» не раскрывают нам живой образ Фёдора Колычева, и даже несколько «прячут» его. Потому давайте попробуем восстановить хотя бы обстановку, в которой будущий митрополит получил своё образование.

Итак. Мы знаем, что «…боярин Степан Иванович был любим великим князем Василием как доблестный и заслуженный воевода; жена его, Варвара, была набожна и сострадательна к бедным. Сын их Феодор… получил лучшее воспитание в духе того времени: он учился грамоте по церковным книгам, приобрел и сохранил до конца жизни любовь к душеполезному чтению…».

Даже эти не многие строки указывают на «необычность» семьи Фёдора Колычева. Далеко не каждый боярин того времени знал грамоту. Так, в одной грамоте 1566 года написано: «…а Шереметьев и Чеботов рук к сей грамоте не приложили, что грамоте не умеют…». Скорее всего, здесь сыграла свою роль «профессиональная» направленность семьи Колычевых: дипломаты по роду службы обязаны были не только уметь читать, но и писать, что, кстати, традиционно не приветствовалось в боярской среде того времени. Кроме того, дипломаты часто знали иностранные языки и не пользовались услугами «толмачей». Вполне возможно, что Фёдор знал не только русский язык, хотя упоминаний об этом не существует.

«Поднесение даров русским посольством во главе с Захаром Сугорским к императору Максимилиану II». Гравюра. 16 в.

Степан Иванович был «…муж просвещенный и исполненный ратного духа…», и нет смысла думать, что его сыновья воспитывались в каком-то ином ключе. Отец готовил сыновей к государственной службе, для которой только лишь «книжного обучения» по «церковным книгам» было недостаточно. Фёдор был обязан изучать воинское искусство: верховую езду, владение холодным оружием и, скорее всего, огнестрельным оружием – боевой опыт главы семейства предполагал умение пользоваться «ручницами», как тогда называли личное огнестрельное оружие. Кроме того, воинское обучение того времени включало знание воинских построений, минимальные знания полевой фортификации – без всех этих навыков обойтись боярскому сыну было просто невозможно, тем более, что каждый из боярских детей с 15 лет приступал к службе при дворе, становился «воинником» и оставался им до тридцатилетнего возраста. В «Житии…» сказано: Фёдор «…со прочими благородными юноши въ служение царское учиняетъся…». Начиналась взрослая жизнь Фёдора – жизнь при дворе Василия III.

Не стоит думать, что быт великокняжеского двора и боярства отличался целомудрием и смирением. Боярство Руси никогда не было монолитным «классом».

Русские бояре XVI века. Ф.Г.Солнцев

Веками длилась родовая вражда, на каждом шагу происходило столкновение личных интересов. Любой ценой каждый старался выслужиться, приблизиться к великому князю, чтобы оказывать на него и его родичей собственное влияние. Это означало постоянную борьбу за получение самых выгодных должностей, где в ход шли сплетни, клевета, официальные доносы, подложные письма, избиения, поджоги, отравления, убийства. Естественно, что такая обстановка оказывала огромное давление на молодых боярских детей, и прошедший её (если выживал), становился настоящим придворным, которому мог бы позавидовать сам Макиавелли. И хотя все церковные тексты говорят о том, что при дворе Фёдор «сторонился забав», при этом нельзя исключать, что Фёдор не был «белой вороной» и полной чашей хлебнул прелестей великокняжеского двора.

Подобная обстановка, несомненно, воспитывала вполне определённые черты характера и в боярских детях, и в самих боярах. Согласно свидетельствам современников основной чертой боярского характера была крайняя внешняя сдержанность. Бояре мало говорили – больше слушали. Если и произносили речи, то строили их так, чтобы не выдавать своих интересов и помыслов. Боярских детей с детства обучали такому же поведению, равно как и боярских слуг. Когда слугу (либо молодого боярина) посылали «по делу», ему наказывали не смотреть по сторонам, не разговаривать с посторонними, при встрече разговаривать можно было только по делу, ни о чём больше. Замкнутость в поведении считалась большим достоинством.