Юрий Свойский - Военнопленные Халхин-Гола. История бойцов и командиров РККА, прошедших через японский плен

Тем не менее, есть основания предполагать, что по крайней мере один случай использования пленного для разведывательной деятельности мог быть успешен. Согласно материалам следствия в отношении возвратившихся пленных, красноармеец Тимофей Бакшеев, сдавшийся 10 июля в составе группы капитана Казакова, находился на особом положении. К попаданию в плен он отнесся с энтузиазмом, рассказывал другим пленным о своих родственниках в Маньчжурии и предполагал остаться здесь на постоянное жительство. Он не был отправлен с остальными пленными из Хайлара в Харбин, и оставался в Хайларе еще 12 или 13 дней. В течение этого периода его два раза возили в прифронтовую полосу. Позже, в Хайларе, Бакшеев пользовался некоторой свободой – продолжал разыскивать дядю, его «переодевали в гражданское платье и возили к белогвардейцам, где его угощали, возили по ресторанам и магазинам». В итоге следствию так и не удалось найти доказательства его переброски через линию фронта. В отсутствие японских документов этот вопрос остается открытым.

По-видимому, убедившись, что посланные через линию фронта агенты не возвращаются, майор Нюмура прекратил попытки вербовки пленных для разведывательной и диверсионной деятельности. В дальнейшем агентурная разведка выполнялась китайцами, а диверсии в прифронтовой полосе – русскими военнослужащими отряда полковника Асано Макото {Асано бутаи). Эта часть, непосредственно входившая в состав Квантунской армии, была сформирована в апреле 1938 года, преимущественно из казаков Трехречья, для разведки в прифронтовой полосе и диверсий на Транссибирской железной дороге на случай начала советско-японской войны. 5-й эскадрон отряда Асано численностью около 250 человек принимал участие в боевых действиях начиная с июля. Эскадроном командовал забайкальский казак капитан В.В. Тырсин, с 1932 года служивший в японской жандармерии. Для обмундирования диверсантов японцы отбирали военную форму и снаряжение у пленных, иногда заменяя ее на гражданскую одежду. Наиболее ранний случай изъятия формы фиксируется 4 или 5 июля на фронте, но иногда форма изымалась уже в Харбине. На кадрах кинохроники, снятой во время обмена пленными видно, что часть их стоит в строю в нательных рубахах, гражданских пиджаках или «марлевых кофтах».

Сведения о практических результатах деятельности японских диверсантов крайне скудны. Так, например, известно о проникновении 8-10 августа в тыл 8-й кавалерийской дивизии МИРА группы «белогвардейских бандитов», действовавших под видом советских инструкторов. В ночь с 8 на 9 августа диверсионная группа напала на спящий полевой караул 22-го кавалерийского полка, при этом был убит один монгольский солдат, и еще один ранен. Ночью 10 августа они взорвали в расположении несколько гранат, вследствие чего был ранен один цирик, убито и ранено несколько коней, а инструкторам в ночное время было предписано ходить по расположению части только в сопровождении «монгольских товарищей». [52] ΡΓΒΑ ф.32113 оп.1 д.94 л.247; БХЯ ЗХ-ний Архив ф.4 оп. 2 д.32 л.57–58, приказ заместителя командующего МНРА корпусного комиссара Ж. Лхагвасурэна № 54 от 12.8.39. На фоне постоянных призывов командования и политических органов к повышению бдительности распространяющиеся в тылах слухи о вездесущих диверсантах принимали невообразимые формы. Так, красноармеец 6-й танковой бригады Саенко через несколько дней после упомянутого выше эпизода уже рассказывал товарищам, что « 9-го августа ночью японцы разбили 30 наших танков и уничтожили целый батальон пехоты. Сейчас ездят целые эшелоны и возят раненых красноармейцев ». [53] ΡΓΒΑ ф.32113 on. 1 д.75 л.95. В реальности, однако, деятельность «асановцев» фиксировалась частями РККА только в виде донесений в вышестоящие штабы о том, что из неприятельских окопов слышен русский мат.

В распоряжении штаба 23-ей пехотной дивизии пленные, как правило, находились недолго – обычно 2–3 дня, редко дольше. После этого их отправляли в Хайлар, чаще с попутным грузовиком, реже специально организованным транспортом. Пленные перевозились связанными, если их было несколько – то связанными и между собой. В пути запрещалось разговаривать, а на въезде в город им завязывали глаза. Обращение конвоя было жестким:

«…Когда нас повезли на Хайлар, то всех связали, за шеи и ноги спутали очень крепко» (Мефодий Шиян).

«…когда увезли с фронта в тыл связывали руки и привязывали друг к другу» (Егор Валов).

«…посадили в машину и везли в тыл, ширяли ногами» (Тимофей Воронин).

«…Во время движения меня бросало от борта к борту и охраняющие меня самураи каждый раз пинками ног подправляли меня и шипя нечеловеческим голосом» (Андрей Колчанов).

В Хайларе военнопленнные попадали в сферу ответственности Хайларского отделения Японской военной миссии ( токуму кикан ), которым руководил генерал-майор Ёкой Тадамити и помещались в тюрьму военной жандармерии ( кэмпэйтай ). Красноармейцы именовали ее «конюшней» и описывали свою жизнь здесь в весьма нелестных выражениях:

«…Привозят нас в г. Хайлар руки связаны, глаза завязаны, посадили нас в собачий ящик по два человека, где приходилось даже оправляться, военщина ходит и смотрит на нас как на зверей, солдаты просунут через решетку штык и грозят пытками». (Петр Еремеев).

«…привезли нас в Хайлар и посадили в собачие ящики по 2 человека и не давали разговаривать и здорово били за то, что разговаривали». (Мефодий Шиян).

«…когда привезли в Хайлар посадили в какие-то стояла, тут же и уборная» (Егор Валов).

Подробнее других хайларскую тюрьму описал старшина Хаим Дроб, «провалявшийся» в ней дольше всех – с конца мая по начало июля 1939 года: «…меня посадили в жандармерию, где пытают всех преступников, а также коммунистов, которых привозят из Китая. Одели на руки кандалы и посадили в клетку, представляющую собой загрязненный ящик, предыдущие здесь оправлялись и вообще для собак лучше убежище бывает. Здесь они хотели окончательно покончить со мной. Чтобы создать страх, на моих глазах пытали тех, которые сидели рядом со мной в других комнатах и ящиках. Что они делали над этими людьми? Дожили на скамью и привязывали, на голову лили горячую воду, садили их в разные станки, где применяли другие зверские методы. Но как позже выяснилось, что был издан приказ о том, чтобы пленных не убивать, а поэтому я здесь испытывал сухие методы пыток…». По крайней мере некоторых пленных, в частности плененного 3 июля Бориса Богачева, в хайларской тюрьме «заковали по рукам и по ногам цепями».

Крайняя антисанитария имела следствием повальную вшивость заключенных. В РККА 1939 года даже единичный случай вшивости в подразделении считался чрезвычайным происшествием, отражался в политдонесении и мог закончится для командира и политрука подразделения и командования части серьезными «проблемами» по строевой и партийной линии. Поэтому, после полутора лет службы в армии, для старшины Дроба вошь оказалась крайне неприятной неожиданностью: «…это еще хуже этих пыток, ибо лежать скованным и ощущать как эти паразиты точили, не совсем приятно».