Валерий Федоров - Погружение разрешаю

В ходе промысла у рыбаков возникали различные вопросы, связанные с распределением и поведением рыб. Ответить на них и должны были ученые с помощью подводного аппарата «Тинро-2». Ну, а сам подводный аппарат предполагалось всесторонне испытать в условиях открытого океана.

«Ихтиандр» вышел в море в начале декабря 1974 года. Мои документы не были готовы к началу рейса, и мне пришлось добираться до своего судна на среднем рыболовном траулере (СРТМ), который назывался «Николай Сипягин». Траулер направлялся в тот же район, куда ушел «Ихтиандр» – к берегам Западной Сахары.

Меня поселили вместе с двумя матросами в каюте, расположенной слева по борту, выделив верхнюю койку. Часа через два на борт стали прибывать власти: санитарные, пожарные, портнадзор, таможенники, пограничники. Началось оформление отхода судна в море. В судовой роли я значился как пассажир. Из Москвы я захватил посылки для своих товарищей – членов экипажа «Ихтиандра». Таможенники быстро обнаружили у меня эти посылки, и мне пришлось объясняться: «Везу подарки друзьям к Новому году».

– Не много ли сигарет везёте? – спросил один из таможенников.

– Думаю, за недостаток двух-трех пачек с меня на «Ихтиандре» не взыщут, – сообразил я, что ответить.

Получив презент, таможня «дала добро».

Вечером 14 декабря 1974 года СРТМ «Николай Сипягин» отошел от причала. Черное море встретило траулер крутой волной. Дул резкий холодный ветер. Чем дальше уходило судно от берега, тем сильней была качка. Голова моя стала тяжелой, в ушах звенело, в животе булькало. Часа два я пролежал на койке. В каюте было очень душно, оба иллюминатора были наглухо задраены во избежание заплеска воды.

Объявили ужин. Есть не хотелось, но я все-таки затолкал в себя яичницу, чтобы хоть как-то унять голод и тошноту. После ужина я вышел подышать свежим воздухом на носовую палубу. Море было пронзительно-зеленого цвета, по небу мчались рваные свинцовые тучи, нижние края которых розовели в последних лучах уже опустившегося за горизонт солнца. Море разыгралось не на шутку, резкий ветер сердито гнал крупные белые барашки. Нос судна то взлетал вверх, то проваливался куда-то вниз; палуба то уходила из-под моих ног, то подпирала так, что подгибались коленки. Мой желудок тяжело ухал и подпрыгивал к горлу. На каждой волне он, казалось, готов был выскочить наружу. В конце концов, желудку пришлось расстаться с ужином, и я пожалел о напрасно съеденной яичнице.

Остаток ночи я провалялся на койке, меня таскало по ней, как куклу, набитую ватой. Голова упиралась в переборку, когда судно валилось на правый борт, а когда оно кренилось на левый борт, я сползал вниз по койке, почти становясь ногами на противоположную переборку. Такую качку моряки называют «голова-ноги». Я очень страдал от качки, в то время как моим соседям по каюте всё было нипочем. Сидя на своих койках за маленьким столиком, они лениво обсуждали, сколько «заколотят бабок» и дадут ли судну второй заход в иностранный порт. Время от времени один из матросов произносил: «Ну, давай вздрогнем». Другой отвечал: «Ну, давай». Слышалось позвякивание стаканов, пахло солёным огурцом. Понимая мое состояние, мне они «вздрогнуть» не предлагали.

Когда я очнулся от тяжелого забытья, в каюте никого не было. Ничего не качалось и ничего не валилось. Я поднялся на палубу. Уже темнело. Оказывается, я проспал всю ночь и весь день. За это время «Николай Сипягин», справившись со штормом, пересек все Черное море и подошел к Босфору. В первый раз я видел своими глазами этот знаменитый пролив. Вспомнились есенинские стихи «Никогда я не был на Босфоре…».

Босфор был похож на широкую спокойную реку. По обоим берегам пролива тесно стояли дома, в домах горел свет, были видны люди, а в некоторых дома, когда судно подходило совсем близко к берегу, можно было даже разглядеть лица людей. Потрясающе смотрелся гигантский и вместе с тем ажурный мост, перекинутый над Босфором без единой опоры и соединяющий Европу, и Азию. Контуры моста, подсвеченного фонарями, четко прорисовывались в звездном небе. Приятно было сознавать, что такое чудо техники сконструировал «наш человек» – сын А. Ф. Керенского, главы Временного правительства России в 1917 году, свергнутого большевиками в октябре того же года. Не сомкнув глаз, я провел всю ночь на палубе, любуясь берегами по обе стороны пролива и отдавая должное религиозной толерантности турок, которые не стали разрушать византийские храмы Константинополя, захваченного ими в 1453 году. Султан Мехмет II приказал просто пристроить к византийским базиликам минареты и добавил новые мусульманские мечети. Вот так и получилось, что на правом (европейском) берегу Босфора в величественном соседстве замерли святыни двух религий: христианская Святая София и мусульманская Голубая мечеть (или мечеть Мехмета II). Художественный эффект от различий в религиозной принадлежности храмов ничуть не пострадал.

Эгейское море произвело на меня впечатление какого-то веселенького. Оно дружелюбно постукивало по борту нашего судна некрупной волной, очевидно, для того, чтобы моряки не забывали, что они всё-таки находятся в море. Южная оконечность Пелопоннеса запомнилась мрачными обрывами скал, падающих в море. Суровость природы навевала мысли о древних веках и живших в этих местах спартанцах, стяжавших славу храбрых воинов, отряд которых численностью 300 человек преградил дорогу в Фермопильском проходе огромной персидской армии.

Переход через Средиземное море занял неделю. За это время я более или менее адаптировался к морю, и размашистая океанская волна, встретившая нас за Гибралтарским проливом, уже не повергла меня на койку в лежачее положение, хотя волны кидали наш СРТМ так, что когда судно соскальзывало в ложбину волны, не было видно горизонта.

Выйдя из Гибралтарского пролива, «Николай Сипягин» направился на юг, вдоль побережья Африки, а «Ихтиандр» уходил от нас в том же направлении. Когда «Николай Сипягин» пришел в промысловый район, я впервые увидел в деле настоящее рыболовное судно, отлаженную работу экипажа, надраенную палубу, на которую из трала вываливали горы самой разной рыбы. Мои соседи по каюте после восьми часов работы на палубе приходили и падали на койку ничком, не раздеваясь. Мне же делать было нечего, бездействие начинало угнетать меня, команда поглядывала искоса, а капитан Кан цедил сквозь зубы: «Пассажиров на судне быть не должно».

Но вот настал день, когда, высунув голову в иллюминатор, я увидел знакомый силуэт «Ихтиандра», который покачивался на легкой волне всего в двух кабельтовых от «Николая Сипягина». В ту же минуту по громкой связи объявили: «Пассажиру, прибывшему на «Ихтиандр», приготовиться к посадке в шлюпку». Быстро спустили шлюпку, и через 10 минут я уже стоял на палубе «Ихтиандра», раздавая новогодние подарки: это – Аронову, это – Данилову, это – Выскребенцеву… Марлен Павлович дал в наш институт радиограмму: «Прибыл Федоров в пальто и шляпе». «Ихтиандр» в это время находился в тропиках на 20 градусе северной широты. Я выехал из Москвы по снегу, а теперь рядом была пустыня Сахара, обдававшая океан своим знойным дыханием. На судне все ходили в майках и шортах. Ничто не напоминало здесь о зиме, хотя только вчера на календаре 1975 года был оторван первый листок.