Инна Лиснянская - Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

‹…› Сейчас занята поисками работ погибшей в Терезине художницы Амалии Секбах. История! Она родилась во Франкфурте, муж ее был архитектором, училась искусству в Париже, собрала одну из самых значительных коллекций древнекитайской графики. Из Боливии! Какой-то ее дальний родственник, которого мне чудом удалось выудить, прислал мне ксероксы статей и фотографий с экспозиции из музея Восточных искусств в Берлине, где выставка была в 1928 году. Есть уже в моем архиве около 30 ее работ из Терезина, рисунок ее усохшего профиля на смертном одре, который сделала в Терезине мать Вилли Гроага, стихи ее, посвященные матери Вилли, список всех выставок, в которых она участвовала в Европе до войны и всякие другие вещи. Это была еще одна фантастическая женщина, в Терезине она казалась глубокой старухой, хотя умерла в возрасте 56 лет. Для чего это мне? Не знаю. По-моему, что-то опять движет мною, и я должна идти по следу, пока веревочка вьется.

‹…› Скоро выйдет «Джуиш арт» [61] Журнал «Еврейское искусство». с большой моей статьей по-английски и иллюстрациями. Что до литературы – мною и в Советском Союзе никто не интересовался. Я пишу для себя, и это пожизненно. У всех своя судьба. Писать не могу ни для денег, ни для славы. У меня на этой земле, видно, иные задачи, раз так живу. Мне кажется, я достаточно органичный человек и могу держаться Курса. Я мечтаю через много, может быть, лет написать книгу обо всем, эпопею какую-нибудь про наши прогулки с Фридл по этому веку, этому свету, этим странам. Не сейчас.

Сегодня постригла Маньку, теперь она очень хорошенькая, а то уже обросла, как лахудра. Я пишу тебе, а Манька с подружкой Лизой рисуют тушью и поют хором песню на иврите про птичку на свободе.

‹…› Спасибо за чудное письмо Семену Израилевичу. Думаю, что приверженность к своей земле – это поэтический образ. Вся наша земля такая маленькая, и у всего есть культурные двойники – храмы Нового Иерусалима и храмы в старом городе Иерусалима, и, зная хоть еще один какой-нибудь язык, можно со своим родным жить полюбовно везде, также и в литературе. Мне кажется, что это что-то специфически русское, от Темных Времен, когда существовала Русь – и все остальное, и потом все эти издевательства славянофилов над западом, а на самом деле расширительно надо всем, что не наше, что не как у нас. Потому что всегда предполагалось, что наше-то лучше, хоть и доказать нечем, что лучше, но зато у нас душа всечеловека. Красиво, но нэни правда, как говорят друзья-славяне. Жить в Иерусалиме – это жить и в Провинции, и во всем мире одновременно. Здесь есть Тора и довольно-таки эпигонская современная литература, в основе которой язык Торы. ‹…› Семен Израилевич, это я пишу Вам в ответ на чудесные слова о принадлежности. Я это чувство понимаю, но никак не думаю, что это чувство имеет привязку к географии, к улице Усиевича или Красновидову. ‹…›

Дорогая мамулечка, так здорово было с тобой болтать, такой у тебя голос прекрасный, и слышно, как из соседней комнаты. Все-таки кое-что цивилизация нам подарила – телефон. Представляешь, а то были бы только письма… ‹…›

Солнышко, моя доченька! Получила твою посылочку и письма. Спасибо! Очень все пригодится сейчас в нашей жизни.

‹…› У меня с письмом из Америки был учитель музыки Юлик, с которым ты познакомилась на моем вечере в ЦДЛ. Все свое посещение он, к моей радости, посвятил тебе. И какой ты педагог, и какой писатель! Как много с твоим отъездом потерял Центр, где занимаются с нелегкими детьми по твоему опыту. У каждого твои 3 книги – настольные, о тебе очень много говорят в этом центре. Для меня это большая неожиданность, т. к. почти в любом деле профессионалы, за редчайшим исключением, говорят заинтересованно о не имеющем отношения к профессии. Одни разговоры: политика, забастовки, цены. ‹…› В издательствах нет бумаги, не осталось и энтузиастов. Семен лежит в Худлите готовый, но плановый отдел его остановил (книга стихов). А у меня со «Ступенями» [62] Изд-во «Прометей», 1990. – анекдот. Звонила им из Переделкина, говорят мне: «Приедете, привезем вам гонорар, но книга, как и все стихи, не расходится». Приезжают, спрашиваю: «Что же, если моя книга не расходится, вы на звонок одного читателя, который хотел у вас взять десять экз[емпляров] (об этом я случайно узнала по приезде домой из Переделкина), не отреагировали? Ответ: «Она не расходится, т. к. мы ее не продавали». ‹…› Очень потешно!

‹…› Стишки – маленький триптих, пришлю в другой раз, а то в конверт не влезет. А еще одно маленькое – переписываю:

Видимо, я – безбожница, ибо верующий не может чувствовать свою душу сиротой, будучи чадом Божьим. И все же я позволяю себе ежеутренне, ежевечерне молиться за тебя и за детей – моих чудных, изумительных внуков. ‹…›

Леночка! ‹…› Папа в больнице МИС – очень хорошей, вчера же вечером его навестила Наташа [64] Наташа Гилярова, папина падчерица. , он уже читал газету и смеялся, по Ириным [65] Ирина Гилярова, экскурсовод в Третьяковской галерее, вторая жена моего папы. Умерла в один день с мамой, 12 марта, только пятью годами раньше. словам. Так я думаю, что у него что-то заболело, отошло, но его уже сковал страх. А сейчас и страх отошел. Дай-то Бог. ‹…›

Вчера меня посетила с тремя розами молодая поэтесса Элла Крылова, ни тебе, да и никому не известная, но верь мне – талант. Она увидела на кухне твою картину, помнишь? «Кто так чудно написал?» – Это моя Лена, когда ей было 16 лет, – гордо ответила я. ‹…›

Там я тебе переписала стишок, а в этом тоже перепишу, пока никто не придет, хотя все плохо.