Инна Лиснянская - Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

Вот видишь, какая графомания! Мать твоя совсем из ума выжила. И хорошо, что теперь вовсе нет времени задуматься – один сплошной быт и недомогание, и тоска «почти физическая по тебе», очень сильно упрятанная в зарифмованную чушь. И посильное мое сопротивление этой тоске.

С понедельника начну обследование – во всех конечностях, в том числе и в голове, какая-то настырная не отпускающая пульсация. Это, к сожалению, не метафора. Однако самого плохого, судя по тому, как я растолстела, быть не может. Уже хорошо, да жаль, что ни во что не влезаю. А на что мне, впрочем, влезать во что бы то ни было, если есть широченный халат, из которого и не вылезаю. Я ведь никуда не хожу.

‹…› Что-то со мной мистическое все же происходит. Не прими меня за сумасшедшую, но помнишь, что происходило, только я бралась за очередную главу о «Музыке»! И на этот раз, когда мне принесли из «Дружбы» талантливо сокращенные четыре первых главы (главного не упустили, хотя кое-каких моих мыслей-разветвлений мне и жаль), и я должна была разыскать все цитируемое: где, когда, на какой странице, – и я взялась отыскивать, – вечером у Семена на ровном месте был длительный сердечный приступ, а у меня все в организме запульсировало. ‹…›

Стараюсь мечтать о всякой ерунде, правда, уже несбыточной: о телевизоре небольшом (те 2 вышли из строя и навсегда). Московский еще кое-как показывает «Время», но оно мне ни к чему. Слушаем транзистор. А так мечтаю о «Панасонике» или германском «Грундике», что ли. Я очень люблю «мелкие» вещевые мечты, они меня как-то отвлекают от окружающего мира, да и, как ни странно – внутреннего. ‹…› Если можешь, пришли мне с оказией зажигалки – 2, 3 штуки. Последнюю потеряла, когда ездила за посылочкой от тебя. Вчера я уже тебя благодарила в письме (дошло ли)? Спичек невозможно достать, хотя и подорожали. ‹…›

P. S. Леночка моя! От полного отсутствия какого-либо присутствия в магазинах что-нибудь тебе купить и послать ну просто с отчаяния посылаю тебе эти вырезки. У себя не оставила экземпляра. Я же не завожу архива, вот и «Юности» № 11 с моими стихами у меня и вовсе нет. Больше нигде публикаций не будет, ничего не отдаю, на просьбы не откликаюсь. Кличут еще из журналов, а книги нет как нет. Но это все чепуха.

Одна маленькая публикация – «Новый Мир» 6. Большая публ[икация] «Знамя», а еще отзывы обо мне. Это все Семен аккуратно сохранил, и я тебе высылаю. Не лгу – «суета сует». ‹…›

Берн, 1 мая. Дорогая моя мамочка! Пока Галя [67] Галина Бови-Кизилова. в университете, я сижу в довольно-таки провинциальной столице Швейцарии, читаю «Литературную газету» в кафе, как Ленин в Цюрихе когда-то, тем более что 1 мая, узнаю, что Киргизия теперь пишется Кыргизия, что умер наш сосед по Красновидову, тот, с палочкой, Иосиф Герасимов, – все как-то странно. Вчера мы с Маней приехали из одной открытки с видом на Цюрихское озеро и снежные вершины гор в другую открытку, цветную, с виноградниками близ Лозанны. Франкфурт и Фридл далеко, Израиль и того дальше. Вечером пели с Галиной под гитару твои стихи, оказывается, я многое помню наизусть. Манька играет с детьми, я пытаюсь войти в ум, то есть снова и снова понять, где я, что я и как жить дальше в разнообразии и разнонаправленности.

После двух дней, проведенных у Адлеров [68] Адлеры, Юдит и Флориан, помнили Фридл, их родители были ее ближайшими друзьями. . В их доме сотни рисунков Фридл, куча Иттена [69] Иоганнес Иттен, учитель Фридл, теоретик нового искусства и педагог. Получил всемирную известность благодаря сформированному им учебному курсу Баухауза, так называемому форкурсу, который лег в основу преподавания изобразительного искусства. , Зингера, чуть ли не весь Баухауз представлен в трехэтажном здании, смотрящем окнами на озера и горы, на облака и снежные вершины, на какие-то немыслимые красные и зеленые деревья, на кусты магнолий – каждый лепесток с мою ладонь, – Адлеры не хотят вспоминать о прошлом. Им – по 70 лет, у них в Цюрихе (в доме, где жил Ленин!) музей математических игр и головоломок, а в Визене – дом, сад, природа, им хочется избавиться от работ Фридл (не всех, конечно), дети не интересуются, на что хранить? И я, сидя на берегу озера, уходящего в перспективе в ущелье, думала, что, может, и мне бросить Фридл, бросить все свои изыскания, уехать куда-то и писать прозу, – может, это было бы и умнее, и разумнее, и полезнее для моей натуры, но чувство от этой мысли у меня такое, как бы сказать, предательское, о том, что все вообще надо менять, в том числе и семейную жизнь. Но эти революционные идеи посещают только в праздности, сейчас считается, что я отдыхаю, но это не выходит, все волнует, все, что ни бросается в глаза, каждая ветка зацветающего винограда действует на нервы, все хочется запомнить, все унести с собой, и этот крутой спуск по средневековым камням сквозь ряды виноградника к берегу озера, ты идешь, и чем ниже, тем дальше от озера, за одним ярусом открывается другой, а кажется сверху, что все озеро совсем рядом.

Швейцария действительно страна сумасшедшей красоты. Галя говорит, что здесь скучно. Не знаю. В ее доме все по-русски, но так по-русски, как бывает за границей.

Мамуля! Посылаю тебе большой костюм на лето, м.б., влезешь?! Остальное – с Наташей Д., деньги тоже.

Мамочка, это просто ужас. Каждый день звонила из Франкфурта – потом мне Лиза Руге [70] См. примеч. 2 к письму 40 от 16.5.1991. объяснила, что дозвониться до СССР – дохлый номер. Выставка вышла плохая, немецкий каталог красив, в нем нет даже моего имени, название мое, а автор – директор еврейского музея Хойбергер. Смешно? Что прекрасно – видела многих, главное – Эдит Крамер [71] Эдит Крамер, урожденка Вены, художница, одна из родоначальниц дисциплины «арт-терапия», ученица Фридл Дикер-Брандейс, сыгравшая огромную роль как в моей судьбе, так и в процессе становления Мани. С 1938 года жила в Нью-Йорке, в 2003-м она окончательно перебралась в Австрию, в дом на берегу озера Грундлзее в Альпах, где прожила до самой смерти. из Нью-Йорка, она привезла с собой еще двоих людей из Швеции, которые заинтересованы взять выставку туда. Маня все время рисует, Эдит Крамер восхитилась ее рисунками на салфетках. Сейчас завтракаем – и на поезд в Швейцарию. Тут, в отеле, увидела четырех гэбешников [72] На самом деле, услышав за завтраком в гостинице русскую речь, я вспомнила, что у меня с собой лекарства, которые нужно отправить маме, и направилась к столику, за которым сидели эти четверо, двое из них оказались теми, кто допрашивал меня в помещении за паспортным столом в Шереметьеве в 1988 году. Я возвращалась из Праги с документами сидящего тогда в тюрьме Вацлава Гавела, которые я обещала передать по назначению. Теперь я знаю, кто следил за мной в Праге и кто на меня донес. Допрос был долгим, меня обвинили в подрыве моста дружбы между Чехословакией и Советским Союзом. Эти два мерзавца, не получив от меня информации о том, от кого и кому я везла документы, пригрозили мне большими неприятностями и свою угрозу исполнили. Я чудом осталась жива. Понятно, что, увидев их за столиком, я решила немедленно покинуть Франкфурт. Бедная Маня тогда так и не поняла, что случилось. , стало мне так жутко, скорее на поезд!