Александр Звягинцев - Под сетью и мечом (сборник)

Прошел еще немного и сразу увидел слева, среди высоких, потемневших, «не наших» каменных крестов два невысоких, ярко-белых, словно мерцающих православных крестика. Подошел – действительно, могила Керенского.

Два чистеньких белых надгробия с пространством для зеленой травы. Под одним – сам Керенский, под другим – сын Глеб и первая жена Александра Федоровича Ольга Львовна. И не сразу понял, что по другую сторону от могилы Керенского место упокоения еще одного его сына – Олега. Без всякой ограды, с грязновато-облупившимся, заросшим травой и ушедшим в землю надгробием. Я стоял у этих могил и думал о том, что Керенский всю жизнь бегал от своей жены и сыновей, а смерть опять соединила их; думал и о том, что лежит теперь бывший верховный правитель России в чужой земле, на чужом погосте…

Я не имел удовольствия встречаться с Александром Федоровичем Керенским при его жизни. Но Генриху Аверьяновичу Боровику повезло, он виделся с Керенским в Нью-Йорке, причем дважды. И именно от Генриха Аверьяновича еще в середине девяностых, когда он был у меня в гостях, я услышал эту удивительную историю.

– Господин Боровик, – возмущенно говорил мне Керенский, – ну скажите у себя в Москве! Ну пусть перестанут писать, будто я бежал из Зимнего дворца в женском платье! Не было этого! Согласно нашему общему решению, уехал навстречу нашим войскам, которые все не прибывали и не прибывали из Гатчины на подмогу Временному правительству! Уехал на своем автомобиле и в своем обычном полувоенном костюме. Со мной на заднем сиденье сидел Кузьмин, командующий войсками Петроградского округа. А за нами шла другая машина, с американским флажком. В ней сидел один из моих адъютантов. Меня многие видели, я не особенно и скрывался-то. Солдаты, даже красные, если узнавали меня, отдавали мне честь!.. При чем тут женское платье?!

Жена Генриха Аверьяновича, Галина Михайловна, присутствовавшая при этой встрече, решила сделать комплимент бывшему премьеру Временного правительства: «Удивительный перстень у вас, таинственный! Видимо, старинный?» Керенский поднес к незрячим глазам руку с перстнем, потер его другой рукой, покрутил на пальце: «Ему две тысячи лет. Вокруг него много легенд. Рассказывают, что все, кто им владел, кончали жизнь самоубийством. Он достался мне от одного французского пэра. Мне понравился перстень на его руке, он и подарил. А ему подарил его какой-то восточный набоб. Он называл имя, но я забыл его. Тот набоб и рассказал французу о легенде. А пэр мне. Причем француз уверял меня, что набоб кончил жизнь самоубийством».

Генрих Аверьянович с большим мастерством рассказывал о деталях своей второй встречи с Керенским, которая состоялась у него через несколько недель после первой. Во время этой беседы, вспоминал он, в комнату зашла дама лет сорока, темноволосая, с приятным русским лицом и большими темными глазами. Это была Элен, которую он называл «мой генеральный секретарь».

В 1982 году, когда Керенский уже ушел из жизни, Г.А. Боровику позвонили в Москву из одного нью-йоркского театра и сказали, что собираются ставить его пьесу «Интервью в Буэнос-Айресе». Сообщили, что ее переводит на английский язык превосходная переводчица, у которой есть к нему несколько вопросов. Этой переводчицей оказалась та самая Элен, Елена Петровна.

Скоро во время одной из командировок в Нью-Йорк Боровик с женой познакомились с Элен ближе. Подружились. В беседах чаще всего, конечно, шел разговор об Александре Федоровиче Керенском. Элен тогда смеялась, шутила: «Я выполняю его завещание. Он все уговаривал меня написать книгу о нем. Говорил, что только я могу. Но у меня нет таланта».

В ноябре 1967 года Керенский тяжело заболел. Нужна была операция. Ее сделали 18 ноября, как раз в день рождения Элен. Он успокаивал ее: «Раз в день твоего рождения, значит, все будет благополучно». Операция, по словам врачей, действительно прошла удачно. Но ему удалили часть желудка и вывели наружу зонд. После госпиталя он вернулся в медицинское учреждение госпожи Симпсон. Она к нему очень хорошо относилась и, как всегда, приютила его. Своего дома у Керенского не было.

Однажды госпожа Симпсон позвала Элен и сказала, что он стал совершенно невыносим. Ему требуется уход. Но он ненавидит, оскорбляет медсестер. Всех гонит вон. Каждый раз ей приходится платить неустойку, а это большие деньги.

Надо было что-то делать. А у Элен тогда не было ни копейки. У самого Керенского тоже. Госпожа Симпсон звонила сыновьям Александра Федоровича в Лондон, но те никакой помощи отцу не обещали.

Как всегда, Керенского выручила одна знакомая дама. В его жизни добрые дела для него всегда делали преимущественно женщины. Мужчинам он нравился меньше. На этот раз знакомых дам было сразу две: княжна Илинская и ее кузина Флора Соломон, жившие в Англии. Через длинную цепочку знакомых они нашли клинику в Лондоне, начальница которой согласилась положить туда Керенского и предоставить ему уход.

Клиника была муниципальной, для самых бедных, то есть практически бесплатной. Клиника имела лишь один недостаток: она была абортной. В ней делались аборты женщинам с улицы, которым нечем было платить за операцию. Гораздо позже Елена Петровна узнает: когда лондонские поклонницы Керенского обсуждали это обстоятельство, одна из них сказала: «Ну и что? Он всегда любил женщин. Он будет себя чувствовать здесь в своей тарелке. Да он и не протянет долго. Во всяком случае, это гораздо лучше, чем умереть под забором».

Сыновья восприняли эту весть без восторга, но спокойно. Было условлено: ни одна живая душа, кроме самого необходимого узкого круга лиц, не должна знать ни адреса клиники, ни телефона. Так Александр Федорович Керенский, бывший министр-председатель Временного правительства России, был положен умирать в муниципальной абортной клинике одного из районов Лондона.

Госпоже Симпсон передали (а она передала Элен) тогда только одно: Керенского удалось с большим трудом устроить в клинику, где ему обеспечен хороший уход. Но администрация клиники поставила условие: полная секретность, иначе его «выбросят оттуда немедленно».

Перелет в Лондон сказался на самочувствии Керенского плохо. Он впал в бессознательное состояние. Очнулся уже в клинике. Встать не мог. Ему не говорили, в какое заведение он попал. Но постепенно он сам начал догадываться. В его палату заглядывали пациентки с изможденными лицами, сновали санитарки в грязных халатах с окровавленными тряпками и бинтами в руках. Ни одного мужчины. Однажды он спросил у медсестры: что это за клиника? Та ответила. Он пришел в ужас. Состояние его стало резко ухудшаться. Начальница клиники сообщила своим знакомым, которые по просьбе Илинской устраивали Керенского к ней, что ему все хуже, он постоянно без сознания, а в редкие минуты, когда приходит в себя, просит, чтобы вызвали Элен, так как жить ему осталось недолго. Об этом известили Елену Петровну.