Николай Мормуль - Первая советская атомная подлодка. История создания

Во время испытаний действующего стенда подводной лодки практически при каждом пуске образовывалась течь – происходил выброс радиоактивного газа, активного пара и аэрозолей. Наиболее значительные неполадки устраняли заключенные. В то время в Обнинском существовала колония, потом на этом месте выстроили учебный центр. Заключенные использовались на всех работах – от земляных и строительных до сложных монтажных. Они ходили строем, под вооруженной охраной; впереди несли знамя. Среди заключенных были высококлассные специалисты, в том числе сварщики. Иногда течи труб первого контура реактора возникали в таком месте, что подлезть к ним было невозможно. Приходилось варить, глядя на шов в зеркало. При серьезных авариях сварщик из заключенных знал, что дозу он получит огромную. Он имел право отказаться – и отказывался. Убедить его можно было только таким аргументом: «Получишь стакан спирта! Половину – до начала работы и половину – после». Этот довод неизменно имел силу.

Облучения хватало на всех. При первом пуске реактора его крышка оказалась негерметичной, и через нее пошла вода, непосредственно циркулирующая в реакторе. Как ее убрать? Матросы, старшины и офицеры надели резиновые перчатки, взяли тряпки, ведра и собрали всю воду, отнесли ее в могильник. Конечно, все нахватали доз.

Уже тогда у каждого был личный дозиметр, показывающий суммарную дозу полученного за время работы облучения. Он выглядел как авторучка и, когда ее вставляли в счетчик, показывал накопленную дозу. Но – вещь сегодня непонятная! – из гордости первопроходцев, воодушевленных сознанием служения своей стране, и страха быть отстраненными от дальнейшей работы большинство моряков оставляли время от времени дозиметр в гардеробе.

Из первой группы подводников значительную дозу радиации получили все управленцы. Примерно половина офицеров БЧ-5 накопила дозу, в десятки и сотни раз превышающую предельно допустимую. Борис Акулов, сыгравший такую большую роль в практическом становлении атомного подводного флота, умер в 57 лет от инфаркта, но уже с замененным костным мозгом.

Однако паники по поводу радиации в то время не было: «Кто не боится, тот жить будет и работать будет!» Основным лекарством считалось (и считается до сих пор) спиртное. Утверждалось, что 150 грамм водки после работы снимают всю полученную радиацию и улучшают обмен веществ. Из людей, служивших на первой атомной подводной лодке, списаны по болезни в основном непьющие.

Кроме того, судить о полученной дозе радиации по индивидуальным дозиметрам довольно сложно. Эти приборы улавливают лишь прямое облучение – альфа, бета, гамма. Но помимо него в воздухе находились радиоактивные газы и аэрозоли, вместе с паром возгонялась и становилась активной пыль. Можно сказать, что сама атмосфера на АЭС была радиоактивной. Одно из подтверждений тому получено было так.

В Обнинское приехали выдающиеся физики И. Курчатов и А. Александров, незадолго перед этим побывавшие в Японии. Там им подарили «щелкунов» – дозиметры, подающие звуковой сигнал при определенном уровне радиации. Так вот, щелкать они начали, как только ученые вылезли из машины. Когда же они поравнялись с часовым, треск этот перешел в вой. Курчатов и Александров вернулись, попробовали пройти опять. Снова вой! Тогда и померили шинель солдата, Чтобы уменьшить опасность разглашения военной тайны, предельно ограничили число часовых: одни и те же люди изо дня в день получали дозы.

Даже у людей знающих и опытных отношение к радиации было простое: кому-то надо этим заниматься! У главного инженера Ростислава Васильевича Егорова обе руки обожжены. При аварии на первом атомном реакторе в Челябинске, производившем плутоний для атомной бомбы, ему с коллегами пришлось голыми руками растаскивать стержни, чтобы не допустить теплового взрыва.

Будущий экипаж атомохода приучал быть с радиацией «на ты» профессор Дубовский – трижды лауреат Сталинской премии (как утверждали, одна из этих премий, так называемый «ковер-самолет», давала ему пожизненное право бесплатно пользоваться всеми видами транспорта на территории СССР). Сам Дубовский был зеленого цвета от полученных в разное время доз. Он учил моряков складывать из бериллиевых брусочков массу реактора, а также размещать стержни аварийной защиты и регулирующие стрежни. Когда доходили до критической массы и прибор начинал трещать, он командовал: «АЗ!» (то есть «аварийная защита!»). И тогда один из моряков, стоявший на тросе, отпускал его, и груз, привязанный к концу троса, увлекал своим весом стержни, которые и глушили реакцию. Моряков Дубовский привлекал не только как помощников. Он хотел показать им, что в конечном счете все зависит от их реакции: «Вовремя сбросите АЗ – все будет в порядке, замешкаетесь – пеняйте на себя!»

Как и все авторы этой книги, Лев Жильцов относится к проблеме радиации спокойно и на вопрос – большую ли дозу получил тот или иной подводник? – отвечает: «Что значит большую? Не смертельную же!»

Сам Лев Михайлович дозу получил, как он считает, небольшую. Объясняет это тем, что много занимался административными делами: обучением, боевой подготовкой, организацией, снабжением, в сменах у пульта не стоял. Зато до сих пор персонал станции использует командные слова, приспособленные Жильцовым. Именно он писал первые инструкции и видоизменил флотские команды – краткие и емкие – для потребностей станции. Так что и сегодня здесь можно услышать: «Стоп-турбина!», «Осмотреться в отсеках!», «Восьмой докладывает – замечаний нет!», «Товсь мотор!»

Но, как и большинство его товарищей, время от времени Жильцов оставлял свой «карандаш» в гардеробе. Он тоже хотел плавать и боялся быть списанным до спуска подлодки на воду. Заплатил за это раком гортани и удалением двух голосовых связок.

Начиная с 1955 г. в течение двух лет мы вели как бы двойную жизнь: в Москве считались офицерами ВМФ, а на АЭС – инженерно-техническими работниками. Служба режима дала нам кодированное название: «группа ИТР товарища Жильцова».

С каждым была проведена разъяснительная работа: мы приехали стажироваться на спецобъекте, никаких разговоров о флоте, никаких военных взаимоотношений – вести себя так, чтобы распознать нашу принадлежность к ВМФ было невозможно. Запрещалось обращаться друг к другу по званию: только по имени-отчеству или по фамилии с добавлением слова товарищ. Я и сейчас, сорок лет спустя, помню имена и отчества почти всех наших офицеров.

Проинструктировали нас и о том, как следует себя вести, если кто-нибудь из работников АЭС заведет разговор о нашей принадлежности к флоту. Конечно, очень многие на станции знали, кто мы такие на самом деле, но они не должны были ни говорить об этом, ни вступать с нами в контакт.