Николай Федоренко - Японские записи

Охара сэнсэй подходит к книжной стене, уверенно приближается к полке с томами в переплете стального цвета, бережно извлекает один из них и, подойдя ко мне, раскрывает книгу, освободив ее предварительно от прозрачной пластиковой суперобложки. На титульном листе прекрасной рисовой бумаги – четкая иероглифическая печать: «Полное собрание сочинений А. П. Чехова, перевод с русского оригинала Такуя Хара, Токио, 1961 год». А несколько ниже подпись: «Охара сэнсэй, почтительно подношу. От переводчика Хара».

– Именно об этих томах мне напомнила грустная сенсация в книжном обозрении «Геральд трибюн» в Нью-Йорке. Как многозначительна дистанция, разделяющая нас с Америкой! Как бесконечно отстали заокеанские издательства, а вместе с ними и читатели Западного полушария! Эти книги мне дороги еще и потому, что получил их как новогодний дар от сына моего коллеги – профессора Хисаитиро Хара, который знаменит в японском литературном мире великолепными переводами произведений Льва Толстого. Памятен визит юного Хара. Он пришел ко мне утром в новогодний день, когда наступил О-сегацу – праздничный первый месяц. Два огромных «фуросики» [ 25 25 Фуросики – платок, в который завертывают ношу. ] с тяжкой ношей обрывали ему руки, которые были натянуты, как морские тросы, и, казалось, не выдержат напряжения, оборвутся под корень, у самого плеча. Юноша принес две связки своих трудов – в том числе вот эти четырнадцать томиков собрания сочинений А. П. Чехова. Вряд ли старый филолог мог ожидать более приятного сюрприза в первое утро наступившего Нового года. И я пожелал сыну следовать благородным путем отца, Хара сэнсэй, который к своему семидесятилетию успел перевести с русского текста собрание сочинений Л. Н. Толстого в сорока трех томах. Этот труд, символизирующий подвиг ученого, также украшает мою личную библиотеку. Теперь профессор Хара, который свою жизнь всецело посвятил изучению и популяризации художественного гения Льва Толстого в Японии, с необычайным пафосом трудится над подготовкой нового издания на японском языке – полного академического собрания сочинений Л. Н. Толстого в ста томах. Это будет уникальный монумент – единственное издание на иностранном, японском, языке полного академического собрания сочинений Льва Толстого. И разве японцы не вправе гордиться столь знаменательным событием в их литературной жизни?

Подойдя к книжной полке, Охара очень проворно приподнимается на носках и снимает увесистый фолиант. На корешке тома рельефно выделяется золотое тиснение на черном фоне: «Л. Н. Толстой. Собрание сочинений». На титульном листе книги черной тушью исполнена дарственная надпись характерной иероглифической вязью: «Охара сэнсэй, почтительно подношу. От переводчика Хисаитиро Хара».

– Припоминаются наши задушевные беседы, часто с помощью кисти и туши, о речевых и изобразительных средствах в творениях Льва Толстого. Хисаитиро Хара, неизменно восхищаясь художественным обаянием текста, подчеркивал необыкновенное словесное богатство русского оригинала. Указывал на то, что толстовские фразы и выражения обросли плотью развернутой метафоры, живописными сравнениями, неожиданными эпитетами. Какое тонкое ощущение у автора красочного великолепия мира, как привлекает впечатляющая сочность толстовской палитры. И в этой связи Хара делился опытом художественного перевода, умением вырвать из словарного океана нужное слово, из дебрей десятков тысяч иероглифических знаков и их бесконечных сочетаний равнозначную фразу, образное выражение, аутентично передающее по-японски русский оригинал. Упреждал об опасности применения вычурных архаизмов, словесных раритетов: нужно применять такие старинные речения, которые помогают воссоздать старинный колорит, способствуют образованию временной дистанции. Очень понравилась мне одна цитата, приведенная тогда Хара сэнсэй, и я ее выписал для своих лекций. Вот она: «Истинный вкус, – писал А. С. Пушкин в 1827 году, – состоит не в безотчетном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, но в чувстве соразмерности и сообразности». Это пушкинское наблюдение представляется мне в высшей степени многозначительным. Мы знаем, что в творениях Льва Толстого, самобытнейшего гения русской литературы, своеобразие и национальный колорит обнаруживаются очень во многом. В бытовых особенностях, укладе жизни, обрядах и обычаях, в поверьях, в пейзаже, во всем своеобразии общественной среды писателя, в живописи, театре, искусстве…

Слушая собеседника, который с таким проникновением и благожелательностью высказывался о творческих исканиях своего коллеги, посвятившего себя высокому искусству художественного перевода, я вспомнил золотые слова Гнедича, содержащиеся в предисловии к «Илиаде». Их смысл показался мне особенно значимым: «Очень легко украсить, а лучше сказать – подкрасить стих Гомера краскою нашей палитры… но несравненно труднее сохранить его гомерическим, как он есть, ни хуже, ни лучше. Вот обязанность, и труд, кто его испытал, нелегкий. Квинтилиан понимал его: легче сделать более, чем то же».

– Династия Хара, отца и сына, снискала глубокую признательность всей читающей Японии. Они открыли нам, всем японцам, бесподобные ценности и мечты литературных гигантов русского народа. И мы обязаны им за то, что своим неустанным трудом они раздвинули границы наших духовных интересов, обогатили наш мир прекрасного.

Воодушевление Охара сэнсэй еще более усиливалось оттого, что Токио был поистине пленен восхитительным мастерством «московского созвездия», невиданным сценическим воплощением замечательной чеховской драматургии. Японская столица, как об этом писали местные газеты и журналы, положительно ликовала. Это был большой и радостный праздник. Ежедневный аншлаг. Весь месяц – переполненный зал. И всего примечательнее – глубокое и тонкое восприятие аудиторией авторского текста и актерской игры. Пьесы шли на русском языке, без японского перевода и пояснений. Извечное препятствие – языковой барьер – было успешно преодолено благодаря поразительному знанию японским зрителем чеховских пьес. Театральных педантов, однако, можно было видеть с томиками чеховских пьес, которые они скрупулезно просматривали во время антрактов.

– Никогда, видно, не прощу своей оплошности, допущенной во время гастролей в Японии Московского Художественного академического театра. Ни одной из пьес А. П. Чехова – «Вишневый сад», «Три сестры», «Чайка» – не удалось мне увидеть на токийской сцене, при этом всецело по своей собственной вине. Накануне гастролей МХАТа в Токио мне пришлось выехать в город Фукуока для чтения лекций в университете Кюсю. К моменту моего возвращения в Токио МХАТ выехал на гастроли в город Фукуока. Не судьба!