А. Велидов (редактор) - Красная книга ВЧК. В двух томах. Том 2

Кроме того, во мне гнездилась расслаблявшая волю мысль, что я постепенно успею отклонить Миллера и вырвать его из организации, куда он попал по своему прирожденному легкомыслию и доверчивости.

И вот, действительно, терпя его «разговоры» и только старательно отгораживаясь, желая хоть чем-либо случайно помочь ему в его делах, я через несколько времени попытался начать отклонятьего от «своевременности», затем от «целесообразности» его участия и, наконец, о том, принесет ли это пользу или вред любимой им родине. Наконеця прибегнул к косвенной угрозе, сказав, что за ним следят, что ему надо все бросить, и он действительно испугался, бросив дела, квартиру и, как мне казалось, ту организацию, где он участвовал.

На этом я, было, и успокоился, особенно потому, что ничего не знал о том, где он участвует, предполагаялишь из его слов, что это какая-то кучка вздорных заговорщиков, не централизованная где-либо. От узнавания же фактической стороны его «дел» я всячески уклонялся, ибо, если бы я узнал больше одного факта участия самого Миллера «где-то», а п о самом заговоре, я чувствовал, что должен был бы окончательно разрубить гордиев узел и пойти сообщить товарищам. Вместо этого я прятал «голову в подушку» и думал, что ничего и нет вокруг.

Но через некоторое время обстоятельства круто изменились. Я не помню точной последовательности фактов, но самые факты точно укажу.

Во-первых, Миллер, боясь обыска, попросил поставить в школе в Москве свои чемоданы. Я разрешил. Когда я спросил, что в них, он ответил, что там динамит. Я потребовал у него немедленно убрать их вон, а брат даже хотел, узнав от меня, что динамит в школе, немедленно зарегистрировать его, но Миллер уже взял чемоданы вон. Чемоданов этих я не видел, ибо вся история произошла в 24 часа, и я был в Кунцеве.

Во-вторых, Миллер приехал ко мне и стал передавать мне, что он снова продолжает работу в организации и что он предупреждает меня, чтобы и я поторопился «осознаться», ибо за рубежом по его сведениям, я уже приговорен к смертной казни. Я отделывался отнекиванием.

В-третьих, Миллер стал приставать ко мне с типографией, которую надо было скрыть, иначе он попадется. Я согласился, рассчитывая взять типографию и ее более ему не отдавать. Тогда он через некоторое время стал строить проекты пустить эту типографию (одну маленькую машину) в ход. Я сначала наотрез отказался, а затем, видя, что иначе дело дойдет до того, что он поставит ее в другом месте, стал как бы соглашаться и не соглашаться, затягивая дело. Затянул я его до того, что Миллеру пришлось в конце концов, по-видимому, под нажимом пойти на какие угодно условия, лишь бы сложить где-нибудь типографию, и я тогда согласился окончательно ее взять в школу под условием сопровождения ее официальной бумагой, на что он согласился, сказав, что сопроводит ее бумагой от какого-то ушедшего на фронт артиллерийского дивизиона. Я же по получении машины предполагал ее немедленно же отдать в приказе по школе, мотивировав тем, что иначе нельзя было по обстоятельствам дела, и тем обезвредить и отчасти и спасти Миллера. Но последний вдруг ни с того ни с сего приехал в мое отсутствие (я был в Москве) в школу с каким-то неизвестным мне человеком и пытался завести разговор с братом. Этого разговора я так доподлинно и не узнал, после чего я немедленно телеграфировал Миллеру мой отказ взять машину, ибо участие многих лиц вывело бы меня, как я уже говорил, из моих «отношений» к Миллеру и к факту знания самого заговора и к немедленной необходимости сообщить о нем.

Наконец, последнее ― Миллер взял, по его просьбе, у меня две старые австрийские винтовки с патронами, а затем еще просил достать оружия. Я, конечно, тянул и ничего не достал.

Да, просил он меня устроить на службу 2–3 [человек] в ж.-д. войска, я это не исполнил, но не отказал ему.

Наконец терпенье мое иссякло. Эта «игра» была не только невозможна, но и нестерпима. Я задыхался в ней. Я уже имел, потеряв всякую надежду исправить Миллера, с ним крупные разговоры, уже вел к разрыву.

Правда, я имел от этих отношений известную, весьма крупную пользу для нашего дела. Я потребовал у Миллера не захватывать школы в его организацию и ничего не делать без моего ведома. По-моему, он это требование исполнил.

Далее, Миллер обещал держать меня в курсе «выступлений» и в августе указывал на готовившееся выступление в конце августа. Я сейчас же, кстати, смутил его, что это «провокация», и через несколько дней он пришел сказать мне, что выступление не состоится. Я был спокоен за школу, что у меня в ней заговорщицкого нет, эта была моя лучшая агентура, притом самая лучшая и безошибочная.

Наконец я в этих отношениях с Миллером ровно ничем (если не считать ничего не стоящих двух винтовок) реально не помог врагам Советской России и нашего дела, а извлекал из этого гораздо большую пользу. Вот почему на базе родственных отношений я щадил Миллера, но, повторяю, отношения становились столь невозможными, что я шел уже на разрыв с Миллером, что он сам, по-видимому, чувствовал, становясь ко мне недоверчивее.

Уже отказ мой взять типографскую машину довел дело почти до разрыва, но тут пришел арест.

Мое отношение к Миллеру станет вам уже совершенно ясным после того, как я дам вам еще несколько штрихов к общей картине.

Характер работы моей вы знаете. Вы знаете, что я отдаю всего себя раз взятой идее. Так же я и работал как коммунист для достижения победы нашего всемирного социалистического отечества, всемирного освобождения рабов капитализма, всемирной коммунистической революции.

Я все свое время уделял этой работе, оставляя жалкие крохи семье и ничего себе лично. Вы знаете мою работу, с вами в поезде, в Архангельске, [348]помните, как оценили ее англичане в своей прокламации, оценив мою голову. Потом я уехал в Москву и отдался весь на создание нового, могучего средства борьбы – военной маскировки, которую я хотел поставить первою в Р.-Кр. Красной Армии.

О маскировке есть разные мнения, есть еще и не верящие в нее. Но у меня, кроме моего и сотрудников глубокого убеждения, есть почти единодушное мнение самых выдающихся специалистов и, главное, – документальные доказательства выдающегося успеха первых же начинаний на фронте, первых же шагов созданных мною маскировочных частей.

И там ясно говорится, что это целый переворот в военном деле. И я, и брат создали это дело из ничего, из пыли, все на своих плечах, пробивая всюду косность, незнание или недоверие. Как трудно было собрать людей для дела.

И вот мы молчаливым согласием (смешно сказать – мы никогда этого не решали сообща) применяли особую систему в школе – известной терпимости по отношению к мелочам жизни, – стремясь обставить получше работников и не придираясь к мелким недостаткам людей. Главным образом этот характер отношений поддерживал брат, я был грубее, строже, но тоже не протестовал. Это привлекало к нам работников из сослуживцев.