Дэвид Финкель - Хорошие солдаты

Они кивнули.

— Кто-нибудь был бы не прочь в воскресенье опять туда со мной рвануть? — спросил он.

Уолд поднял руку.

Миксон, у которого обе ноги были отрезаны выше колена, тоже поднял.

— Я бы вернулся. Совершенно серьезно. Вернулся бы, — сказал он.

Козларич встал и поблагодарил всех по очереди.

— Все идет хорошо, — сказал он, обойдя вокруг стола, а потом, выполняя обещание, отошел в сторонку с сержантом Эмори и его женой Марией, чтобы рассказать им все, что он знал о событиях того дня в Камалии после выстрела снайпера, рассказать настолько подробно, насколько им захочется услышать.

— Значит, ты и другие парни были на крыше… — начал он.

— …Не знаю, будет ли вам лучше теперь, когда вы услышали, — сказал он, закончив рассказ.

Мария Эмори, плача, покачала головой.

— Это изменило нашу жизнь навсегда, — сказала она.

— Это жизнь каждого человека меняет навсегда. Вот что делает с нами эта война, — сказал Козларич, и, пока он продолжал говорить, рассуждая о том, что жители Камалии в тот день обрели надежду, Марию Эмори память относила назад, и она чувствовала примерно то же, что во время визита в госпиталь президента Буша.

Ей думалось: «Рассказать ли ему теперь о том, что я знаю?»

О том, какую депрессию испытывает ее муж.

О том, что однажды он нарочно упал на кафельный пол и, когда она вошла и увидела его лежащим, сказал, что хотел разбить себе голову и умереть.

О том, что однажды он умолял ее дать ему нож.

О том, что однажды он просил дать ему ручку, чтобы он мог проткнуть себе шею.

О том, что однажды, отчаявшись просить нож или ручку, он попытался прокусить себе вены на запястьях.

Она продолжала плакать, когда ее муж сказал что-то Козларичу. Его голос был тихим и по-прежнему не совсем внятным.

— Что-что? — переспросил Козларич, не расслышав.

— Счастливого пути, — повторил Эмори.

— Парни мне боевой дух, на хрен, подняли дальше некуда, — сказал Козларич, выйдя наружу. Он имел в виду Эмори. Он имел в виду Миксона и Этчли. Он имел в виду каждого из них, включая Данкана Крукстона, к которому он опять заглянул перед самым ланчем.

К тому времени, как он второй раз пришел в палату Крукстона, Ли и Меган Крукстон уже были с головой погружены в повседневные дела. Ли обычно просыпалась первая и, осознав, что она по-прежнему в АМЦБ, а не дома в Денвере с мужем и пятью другими сыновьями, вставала и отправлялась в госпиталь, где каждое утро в вестибюле ее встречало лицо улыбающегося Джорджа У Буша на фоне американского флага.

Данкан, конечно, тоже снялся на фоне флага, как и все солдаты без исключения. Одних фотографировали в Форт-Райли, других в Рустамии, но процесс всегда был один и тот же: флаг прикрепляли к стене, солдаты становились перед ним по очереди, и кто-то щелкал цифровым аппаратом, какой был под рукой. Никто не обманывался насчет того, зачем делаются эти снимки. «Я не собираюсь умирать, так что мое фото вам без надобности», — запротестовал один солдат во время очередной фотосессии. «Если я уже буду мертвец, какая мне будет разница, как я выгляжу?» — спросил другой, смеясь и строя рожи.

В отличие от того солдата и, если уж на то пошло, от Буша Данкан на фотографии серьезен. Заняв место перед флагом, он устремил взгляд прямо в объектив. Прямой, правильной формы нос, слегка оттопыренные уши, недавняя короткая стрижка, плотно, вдумчиво сомкнутые губы. Красивый молодой человек, унаследовавший изящество некоторых черт от Ли, что Козларич заметил накануне, когда стоял у койки Данкана. «Похож на маму», — сказал он, и это была правда. Видно было, что Данкан — во многом мамин сын.

Теперь на лифте в ожоговое отделение, и Ли готова была начать свой 134-й день у постели сына. «Я тут и никуда отсюда не уеду», — пообещала она Данкану 6 сентября, когда впервые его увидела. Она произнесла это вслух, хотя Данкан был под воздействием седативных средств и слышать ее не мог, и, когда подобное обещание дала ему жена, Ли обеспокоилась, понимая, на какую жизнь обрекает себя девятнадцатилетняя Меган. Ведь одно дело мать, женщина средних лет, другое — та, которая десять с половиной месяцев назад, совсем юная, вышла за своего бойфренда, когда он узнал, что его пошлют в Ирак. Он сделал ей предложение, и уже на следующий день они поженились и отпраздновали свадьбу в ресторане «Красный омар», а потом он вылетел на войну, а потом настало 4 сентября и у нее зазвонил телефон, а потом до почерневших ушей мужа долетели ее слова: «Я здесь, я люблю тебя, и я буду с тобой постоянно», и единственный раз с тех пор она дала слабину — когда убитым голосом спросила у Ли:

— Как решить, когда можно психануть и сойти с дистанции?

— Не раньше, чем они придут и скажут мне, что всё испробовали и сдаются, — ответила Ли.

Так что они были там вдвоем, мать и жена. В течение этих месяцев приезжали, когда имели возможность, и другие родственники, но Ли и Меган жили в АМЦБ неотлучно. Весь день были при Данкане, а поздними вечерами звонили домой, сообщали о его состоянии, и родители Меган время от времени вывешивали сведения о нем на сайте для небольшого кружка тех, кого заботила судьба Данкана, — родных, знакомых, знакомых знакомых и даже ребят из детской футбольной команды в Колорадо, которые прослышали о Данкане и решили посвятить ему текущий сезон. Они выходили на игру с его именем на касках. Они сфотографировались все вместе в надежде, что он когда-нибудь увидит этот снимок, сделанный в момент, когда они хором крикнули: «Свобода!» Снимок тоже был размещен на сайте, и при взгляде на фотографию думалось, что таким вот образом война на этой своей стадии действительно сплачивает нацию, что от океана до океана и от границы до границы имеется 30 тысяч маленьких сообществ, состоящих из людей, которым хочется крикнуть в объектив: «Свобода!», потому что они знают кого-то — или знают кого-то, кто знает кого-то — из раненных в Ираке солдат.

19 сентября: «Дорогие родственники и друзья! — писали родители Меган. — Наш воин сдает позиции. По его телу распространяется инфекция».

11 октября: «Вчера Данкан был в операционной, и врач сообщил нам СКАЗОЧНУЮ новость, — писали они. — Мукороз, который начался у него в прошлом месяце и, по всем прогнозам, должен был свести его в могилу, теперь, по словам врача, ПРЕОДОЛЕН. Из всех пациентов с такой инфекцией, каких видел до сих пор доктор Уайт, выжил только один солдат. Мы теперь можем сказать, что Данкан стал номером вторым!»

5 ноября: «Данкан великолепен, великолепен, великолепен. Он солдат в полном смысле слова».

10 декабря: «Просим, просим, просим всех молиться за Данкана. Прошлой ночью его состояние ухудшилось…»

«То вверх, то вниз» — так описывалось происходящее с Данканом, чей лучший день был в начале октября, когда он впервые заговорил, худший — 10 декабря, когда, сказала Ли, «он был очень близок к тому, чтобы умереть у нас на глазах». Предыдущей ночью кровяное давление у него упало, и рано утром, когда Ли и Меган, вызванные звонком, прибежали к нему в палату, его органы уже начали отказывать, он был без сознания и в септическом шоке. С Меган при виде этого случился приступ тошноты, она едва не упала в обморок, а Ли заплакала: беда казалась неотвратимой. Потом пришел еще один врач с антибиотиком, способным спасти Данкана от инфекции, но вместе с тем вызвать разжижение крови, чреватое смертью от мозговых кровотечений.