Николай Василенко - Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том I

Жирондисты (Делароша)

Что же делало невозможным увеличение французской территории до Рейна? Сторонники мира в 1794 году верно указывали главную причину. Национализация войны на стороне противников. Несоразмерное увеличение французской территории представляло настолько существенную угрозу со стороны Франции другим державам, что только полный разгром мог заставить их прекратить протесты. Нужно было, чтобы революция наступила пятою на горло побежденным, как это случилось с Пруссией после Иены и Тильзита, с Австрией — после Ваграма. Только этим путем можно было вырвать признание. А в такие моменты национального унижения задача охранения национальной независимости всегда как-то само собою переходит от правительства к народу.

Гош

Революция, в лице Наполеона, разными способами пробуждала на свою погибель это национальное чувство, и результатом было то, что против народного энтузиазма, побеждавшего королей, вырос встречный народный энтузиазм в Испании, Австрии, Пруссии, России, победивший Францию. Повторяем, непосредственные причины, пробуждавшие его, были разные, но основной, первоначальной была формула естественных границ и невозможность вынудить Австрию и Англию признать ее.

Но раз эта цель была поставлена, она преследовалась добросовестно, при полном напряжении французского военного и политического гения. То, что сначала было плодом идеалистических мечтаний энтузиастов вроде Грегуара и горячей веры Дантона, то, что потом стало откровенной целью политиканствующих посредственностей, обделывавших под ее прикрытием собственные делишки, мало-помалу сделалось в силу естественного хода вещей, в силу логики действия и противодействия, тоже своего рода национальной задачей. Эта задача определила всю историю консульства и империи. Когда генерал Бонапарт в июле 1795 г. явился в Париж и после долгих мытарств устроился в топографической секции военного отдела Комитета, он выработал обширный стратегический план сокрушения Австрии и Англии, обусловленный необходимостью упрочивать обладание естественными границами; этот план ему же самому пришлось выполнить впоследствии, и первую часть его, касающуюся Австрии, он осуществил блистательно. Когда в 1814 году, затравленный коалицией император Наполеон получил предложение заключить мир с союзниками при границах 1792 года, он отверг его, потому что согласие на такой мир было уже невозможно по внутренним политическим причинам: империя рухнула бы от новой революции.

Десятилетие, заключенное между этими двумя датами, Наполеон исчерпал все свое военное искусство на решение стратегической задачи, вытекавшей из той постановки вопроса о внешней политике, которую дал ей Конвент.

Клебер (Миниатюра Guerin)

Так, идея естественных границ, соблазнительный, блестящий — и трагический — призрак Цезаревой Галлии, доминировал над всей внешней политикою революции. Но здесь возникает вопрос. Поскольку такая именно постановка вопроса о внешней политике была делом самой революции? Не коренилась ли она в фактах и отношениях, более общих, чем идеалистический пыл жирондистов, чем гениальные провидения Дантона, чем эгоистическое тщеславие Робеспьера или мелкий карьеризм термидорианцев? Не было ли, словом, в основе ее причины более крупной, более общей, более национальной? Несомненно была. Это с полной очевидностью установил Альберт Сорель, историк, которому мы обязаны вообще решением всех главных вопросов, касающихся отношений между Европой и революционной Францией. Он привел в связь политику революции с политикою старого порядка и доказал, что между той и другой есть несомненное преемство задач и методов. То, что Токвиль, прокладывая пути, сделал для внутренней истории революции, а Гардинер — для внешней политики Кромуэля, Сорель с блеском выполнил для истории внешних отношений революции.

Le mort saisit le vif. Погибший старый режим завещал новому, революционному, не только свои задачи, но и свои методы [3] Военные историки утверждают даже, что планы наиболее блестящих походов Бонапарта, в том числе итальянского, были в общих чертах выработаны стратегами старого порядка, и что Бонапарт, работая в топографическом отделе, имел под рукою все эти планы. , — лишнее доказательство той мысли, что абсолютизм Ришелье и Людовика XIV в XVII в. был столь же национален, как революция в XVIII в. Как там национальная сущность выступала сквозь династическую внешность, так тут ее не могли затемнить и заглушить все революционные бури. И если внешняя политика революции потерпела крушение, то потому, что из нее попытались сделать такие выводы, которые национальными интересами не вызывались, и, наоборот, безысходно сталкивались с могущественными национальными интересами других стран. На этом пути революция сокрушила сама себя. Но, совершая его, она наделила Европу всеми теми благами государственными и социальными, которыми она живет с тех пор. Эти блага — окончательное пробуждение политического сознания буржуазии, освобождение крестьянства от крепостных уз, сокрушение аристократий всякого рода, укрепление демократии, конституция, гражданская свобода.

А. Дживелегов.

Благодарная Франция провозглашает Наполеона императором Франции (картина Вернэ)

Робеспьер (с бронзовой медали)

Что республика будет сокрушена силою оружия, что революция выродится в военный деспотизм, — это задолго до 18 брюмера приходило в голову вдумчивым людям, изучавшим историю и читавшим Монтескье. Ибо Франция воспроизводила ту схему политического развития, которую в свое время проделал Рим и которая лежала в основе всех социологических построений того времени. Многие предсказывали брюмерский переворот, — в том числе наша Екатерина. Но для современников, даже после того, как все предсказания осуществились, и после того, как на плечах Бонапарта побывали по очереди консульская тога и императорская мантия, — не было вполне ясно, как все это случилось в действительности. Современная наука установила процесс, приведший к перевороту.