Сергей Князьков - Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том IV

Из начальников партизанских отрядов особенно прославился своей отчаянной храбростью и смелыми разведками А. С. Фигнер. Еще совсем молодой, блестяще образованный, смелый, ловкий, отлично говоривший по-французски, по-итальянски и по-немецки, А. С. Фигнер, как многие тогда, «воспылал ненавистью к поработителю отечества», т. е. к Наполеону. В то время как другие изливали свою ненависть больше на словах, Фигнер предпочитал действовать. Разочарованный в жизни, как кажется, по причине каких-то личных неудач, он решил погибнуть со славой, принеся пользу отечеству истреблением врагов, и потому не щадил себя. Когда французы заняли Москву, Фигнер, с разрешения Кутузова, взял с собой семь казаков и пробрался в занятый неприятелем город; здесь, одетый то во фрак, то в крестьянский кафтан, то в отрепья нищего, ходил он по Москве, прислушивался к толкам французов, завязывал знакомства, выведывал, что ему было нужно, высматривал расположение армии, а ночью, собрав около себя своих спутников и присоединив к ним несколько решительных человек из оставшихся в Москве, он нападал на отдельных французов и беспощадно убивал их. Про Фигнера Давыдов говорит, что это был человек, «который любил один подвергаться опасностям», и опасности для него были родной стихией. Когда началась при главной армии организация партизанских отрядов, Фигнер, конечно, стал во главе одного такого отряда, и районом своих действий выбрал самый опасный и трудный — Подмосковье. Уже в первом своем донесении в главную квартиру, он мог сообщить, что в результате его трудов было следующее: 1) в окрестностях Москвы истреблено все продовольствие; 2) в селах, лежащих между Тульской и Звенигородской дорогами, побито до 400 человек неприятеля; 3) на Можайской дороге взорван парк: шесть батарейных орудий приведены в совершенную негодность, а восемнадцать ящиков, к сим орудиям принадлежавшие, взорваны; при орудиях взяты: полковник, четыре офицера и 58 рядовых; убито: офицеров три и великое число рядовых.

Про Фигнера, его удаль и отвагу ходили рассказы, которые можно было бы счесть за легендарные, если бы про его подвиги не рассказывали очевидцы и участники, как, например, служивший под начальством Фигнера и Сеславина офицер поляк Бискупский [191]. Быть в опасности, искать самых рискованных приключений вошло как-то в обиход знаменитого партизана и выходило у него само собой, даже без особой рисовки, хотя и похвалиться своей удалью Фигнер был охотник. Любимой его проделкой было забираться переодетым в места стоянки французов и там выспрашивать и выведывать все нужное ему. Это он называл предпринять «странствие». В эти одиночные поиски он отправлялся, опираясь на толстую палку, в которой лишь при тщательном осмотре можно было узнать духовое ружье. Став у какого-нибудь моста или плотины, там, где пролегал путь следования неприятеля, переодетый крестьянином или нищим, Фигнер низко кланялся каждому офицеру, угощал солдат табаком, и меж тем считал и запоминал количество прошедших батальонов, эскадронов и орудий. Особенно он любил втереться в доверие к отдельным французам, завлечь их под разными предлогами подальше в сторону и там пустить в ход свое духовое ружье. Что-то было «сатаническое» в этом артиллерийском капитане, хотя с виду, по внешности, как говорит Д. В. Давыдов, «в нем ничего не было примечательного: он был среднего роста, приятной физиономии, белокур, круглолиц, с серыми глазами, с маленьким круглым носом, ни худ ни толст, но оказывал склонность к последнему».

А. Н. Сеславин (С.-Обен)

Племянник Фигнера, разбираясь потом в причинах жестокости партизана и способности его «озверевать», приписывает эту склонность какой-то наследственной болезни душевной, «не определенной окончательно наукой, но которая как-будто преемственно переходила в несколько поколений нашего угасающего рода». А. П. Ермолов тоже считал Фигнера душевно ненормальным человеком. Эта болезненная жестокость соединялась у Фигнера с каким-то странным отсутствием морального чутья. Убийство исподтишка человека, в доверие которого он вкрался, выходило у него совершенно естественным делом, раз этот человек был пленный, неприятель. Раз он взял в плен французского офицера, ласково обошелся с ним, даже подружился, а когда через несколько дней выведал у него все, что было надо, подошел к нему сзади, «когда сей несчастный обедал с офицерами отряда, и убил его своею рукою из духового ружья своего». С другим пленным офицером он также вошел в дружескую связь и, выведав у него все, что ему было нужно, призвал, в отряде его находившегося, Ахтырского гусарского полка поручика Шувалова и спросил его: «Знаете ли, что ваша обязанность исполнять волю начальника?» — «Знаю…» отвечал тот. «Так пойдите сейчас и задавите веревкой сонного французского офицера или застрелите его». Шувалов отвечал, как благородный офицер, и Фигнер нарядил на этот подвиг унтер-офицера Шианова, известного храбреца, но человека тупого ума, не просвещенного и уверенного, что истребление французов каким бы то ни было способом доставляет убийце царство небесное. Он исполнил приказание. Так венок подвигов храбрости этого партизана был перевит грустной памяти поступками «варварства сатанического». Этой черты за другими нашими партизанами не значится. Конечно, и они не были образцами кротости и милосердия в своем обращении с французами, но пленные, если они их брали, могли оставаться спокойными за свою жизнь и у Сеславина, и у Давыдова, даже у начальников казачьих партий. У Давыдова не обходилось иногда без некоторого, на наш взгляд, может быть, немного театрального жеста великодушия. У одного пленного неприятельского поручика, некоего Тиллинга, казаки отобрали часы, деньги в бумажнике и сняли с пальца кольцо. Тиллинг обратился к Давыдову с просьбой вернуть ему кольцо, дорогое ему по воспоминаниям о любимой женщине. «Увы… — пишет Давыдов, — будучи сам склонен ко всему романическому, сердце мое поняло его сердце, и я обещал постараться удовлетворить его желание… в это время я пылал страстью к неверной, которую полагал верною. Чувства моего узника отозвались в душе моей»… Давыдов расспросил своих казаков и, как он пишет, «был столько счастлив, что отыскал не только кольцо, но и портрет, волосы и письма, ему принадлежащие, немедленно отослал их к пленному поручику при сей записке: „Recevez, monsieur, les effets qui vous sont si chers; puissentils, en vous rappelant l'objet aime, vous prouver, que le courage et le malheur sont respectes en Russie, comme partout ailleurs. Denis Davidoff, partisan“».

Казак (Литогр. Лежена 1805 г.)