Евсей Гречена - Война 1812 года в рублях, предательствах, скандалах

По словам казака, русские открыто жаловались на Барклая, который, как они говорили, помешал им драться под Вильно и под Смоленском, заперев их в стенах города. Два дня назад в армию прибыл Кутузов, чтобы сменить Барклая. Он не видел его, но один молодой штабной офицер приезжал вчера, чтобы поговорить с казачьим офицером, его командиром, и сообщил ему эту новость, добавив, что дворянство принудило Александра произвести эту перемену, которой армия была очень довольна. Это известие показалось императору весьма правдоподобным и доставило ему большое удовольствие; он повторял его всем.

Медлительный характер Барклая изводил его. Это отступление, при котором ничего не оставалось, несмотря на невероятную энергию преследования, не давало надежды добиться от такого противника желанных результатов.

— Эта система, — говорил иногда император, — даст мне Москву, но хорошее сражение еще раньше положило бы конец войне, и мы имели бы мир, так как, в конце концов, придется ведь этим кончить.

Узнав о прибытии Кутузова, он тотчас же с довольным видом сделал вывод, что Кутузов не мог приехать для того, чтобы продолжать отступление; он, наверное, даст нам бой, проиграет его и сдаст Москву, потому что находится слишком близко к этой столице, чтобы спасти ее; он говорил, что благодарен императору Александру за эту перемену в настоящий момент, так как она пришлась как нельзя более кстати. Он расхваливал ум Кутузова, говорил, что с ослабленной, деморализованной армией ему не остановить похода императора на Москву. Кутузов даст сражение, чтобы угодить дворянству, а через две недели император Александр окажется без столицы и без армии».

Тем не менее все пошло совсем не так, как ожидал Наполеон. Первое, что сделал приехавший в армию М. И. Кутузов, — это был приказ… о дальнейшем отходе на восток.

Приказ этот, хотя и вызвал недоумение, разочарование и обман надежд, все же не произвел того впечатления и не вызвал таких чувств, которые, несомненно, появились бы, издай такой приказ Барклай.

«Пожалуй, было даже нечто утешительное для Барклая, что и Кутузов продолжает ретираду: любой мало-мальски непредвзятый человек мог теперь воочию убедиться, что дело вовсе не в том, кто командует армией, а в том, что в борьбе против Наполеона пригодна лишь одна тактика, которую и будут употреблять, пока вконец не истощат его, а потом, ослабив и измотав, нанесут решительный, смертоносный удар.

Многие поняли это, как только Кутузов этот приказ об отступлении отдал» [32] Балязин В. Н. Барклай де Толли. Верность и терпение. М., 1996. С. 382. .

Большой интерес представляют воспоминания участника войны 1812 года С. И. Маевского, закончившего службу генерал-майором (кстати сказать, его симпатии к Кутузову, в штабе которого он служил, несомненны):

«С приездом Кутузова в Царево-Займище все умы воспрянули и полагали видеть на другой день Наполеона совершенно разбитым, опрокинутым, уничтоженным. В опасной болезни надежда на лекаря весьма спасительна. Кутузов имел всегда у себя верное оружие — ласкать общим надеждам. Между тем посреди ожиданий к упорной защите мы слышим, что армия трогается назад».

И ведь, что удивительно, никто не стал возмущаться. Никто не упрекал Кутузова за то, за что Барклая де Толли еще вчера назвали изменником…

Почему? Ответ на этот вопрос очевиден, и его дает нам историк В. И. Безотосный:

«Во главе армии был поставлен полководец с русской фамилией».

Конечно, Кутузов считался учеником Суворова и пользовался поддержкой консервативных кругов дворянского общества, но главное — имя Кутузова, природного русского, было русское.

А Михаил Богданович, хотя в третьем поколении являлся русским подданным, в обществе воспринимался как иноземец, прибалтийский немец (лифляндец), или, по выражению Багратиона, «чухонец». Это обстоятельство дало возможность противникам военного министра строить и вести ярую критику, активно используя тезис о «засилье иностранцев».

А дальше логика простая: раз он «чухонец», то непременно подкуплен Наполеоном и изменяет России. И дело тут было не в самом Барклае, человеке, без сомнения, честном и порядочном, а в отношении к нему, в отсутствии доверия к его личности и к «чужому звуку» его имени.

«Засилье иностранцев» — логика не только простая, но и, мягко скажем, странная, и не все в России разделяли ее. Например, известный в те времена петербургский публицист Н. И. Греч писал:

«Отказаться в крайних случаях от совета и участия иностранцев было бы то же, что по внушению патриотизма не давать больному хины [33] Хина — (cinchona) — высушенная кора хинного дерева, которая в медицинской практике применяется для повышения аппетита, а также для предотвращения кровотечений и поноса. , потому что она растет не в России».

К сожалению, тупая националистическая логика актуальна в многонациональной России и по сей день, а в 1812 году именно она погубила «иноземца» Барклая де Толли, сделав его положение в русской армии, которую он своими действиями, по сути, спас от уничтожения, практически безвыходным.

Другое дело — Кутузов. С его приездом в армию сразу родилась поговорка: «Приехал Кутузов бить французов».

Почему вдруг возникло такое убеждение — неизвестно, ведь Кутузов никогда до этого французов не бил. Напротив, это он был ими бит, причем бит весьма жестоко. Наверное, все дело тут в том, что сам Михаил Илларионович, приехав в армию, сразу же заявил:

— Ну как можно отступать с такими молодцами!

Впрочем, практически на следующий день тот же Кутузов лично отдал приказ… продолжить отступление в сторону Москвы.

А до этого он умудрился выпросить у Александра I весьма крупную сумму денег. Произошло это, если верить «Запискам» графа Е. Ф. Комаровского, при личной встрече с императором. Получив назначение, Кутузов якобы заявил, что у него «ни полушки нет денег на дорогу». Подобное не укладывается в голове, но факт остается фактом — после этого государь пожаловал Кутузову 10 000 рублей [34] Десять тысяч — немалая по тем временам сумма. Для сравнения: кому идти на 25 лет в рекруты, решал жребий, и от этого можно было официально откупиться — в 1812 году эта услуга оценивалась в тысячу рублей . Родственникам рекрутов, взятых в армию, полагалось вознаграждение в 50 рублей . При этом неплохая лошадь стоила 130 рублей . В качестве примера можно привести корнета Ф. В. Булгарина, который в октябре 1806 года купил у своего однополчанина лошадь за 300 рублей ассигнациями . А вот Н. А. Дурова, прибыв в феврале 1808 года под именем корнета Александрова на военную службу, купила себе лошадь за 100 рублей серебром (400 рублей ассигнациями), и она ей не очень нравилась. С другой стороны, стоимость офицерской сабли с золотыми украшениями и изготовленным на заказ булатным клинком могла достигать 400 рублей ассигнациями . .