Евсей Гречена - Война 1812 года в рублях, предательствах, скандалах

Короче говоря, Бородинское сражение было дано только для того, чтобы оправдать в глазах общественного мнения сдачу Москвы.

Ординарец Кутузова, корнет А. Б. Голицын, оставил в своем дневнике следующую запись о факте, шокировавшем многих генералов:

«После выбора позиции [при Бородино. — Авт. ] рассуждаемо было, в случае отступления куда идти? Были голоса, которые тогда еще говорили, что нужно идти по направлению на Калугу, дабы перенести туда театр войны в том предположении, что и Наполеон оставит Московскую дорогу и не пойдет более на Москву, а следить будет за армиею через Верею; но Кутузов отвечал: „Пусть идет на Москву“.»

И Наполеон пошел на Москву. И что бы ему туда не пойти, если буквально все склоняло его к этому?

Но уже в первую ночь после занятия города войсками противника начались пожары: «подобно бурной реке, пламя разлилось по всем улицам, и Москва была предоставлена своему року».

Что же стало причиной поджогов?

Понятное дело, Наполеон объявил их делом рук столичного губернатора Ф. В. Ростопчина. Об этом же единодушно свидетельствовали и многие другие участники войны 1812 года.

«Однако в отечественной историографии, — как утверждает историк А. Г. Тартаковский, — роль Ростопчина в возникновении пожара представлялась не такой ясной и определенной».

Строго говоря, первым в 70-х годах XIX века информацию о причастности графа Ростопчина к поджогам сообщил известный русский историк А. Н. Попов, после смерти которого интерес к исследовательской разработке данной, весьма деликатной темы постепенно заглох. Что же касается советских историков, то они, понятное дело, отрицали причастность Ростопчина к сожжению Москвы или обходили этот вопрос вниманием.

А. Г. Тартаковский по поводу высказываний самого Ростопчина пишет:

«В зависимости от общей политической конъюнктуры, от колебаний общественного мнения в России и Франции, а также в угоду своим честолюбивым устремлениям, он то объявлял Наполеона — в унисон с правительственной пропагандой — виновником пожара, то изображал себя его вдохновителем, в пылу патриотического самопожертвования готовым предать пламени древнюю столицу, то отрекался от славы поджигателя, возлагая всю ответственность на местных жителей, паливших без разбора городские строения».

Подобная противоречивость слов графа Ростопчина стала причиной разноголосицы мнений среди историков: слова эти вырывали из контекста, подкрепляя ими любые, порою даже диаметрально противоположные, версии.

На самом деле в самом начале войны, когда русские войска только начали отступление, мало кто в Москве мог подумать, что не пройдет и пары месяцев, как город станет ареной вторжения армии Наполеона. Что же касается вести о падении Смоленска, то она, по образному выражению С. Н. Глинки, просто «огромила Москву».

Лишь после этого угроза обозначилась достаточно очевидно. И только тогда в переписке Ф. В. Ростопчина возникла тема сожжения древней столицы.

Например, 12 (24) августа 1812 года граф Ростопчин написал князю Багратиону:

«Я не могу себе представить, чтобы неприятель мог прийти в Москву <.. > Народ здешний, по верности к государю и любви к Отечеству, решительно умрет у стен московских, а если Бог ему не поможет в его благом предприятии, то, следуя русскому правилу „не доставайся злодею“, обратит город в пепел. И Наполеон получит вместо добычи место, где была столица. О сем недурно и ему дать знать, чтобы он не считал на миллионы и магазины хлеба, ибо он найдет уголь и золу».

На другой день он почти дословно повторил то же самое в письме к министру полиции А. Д. Балашову:

«Мнение народа есть следовать правилу: „Не доставайся злодею“. И если Провидению угодно будет, к вечному посрамлению России, чтоб злодей ее вступил в Москву, то я почти уверен, что народ зажжет город и отнимет у Наполеона предмет его алчности и способ наградить грабежом своих разбойников».

Подобные обращения графа Ростопчина к столь высокопоставленным адресатам явно имеют особый смысл. В связи с этим «не столь уже существенно, имели ли место в Москве летом 1812 года подобного рода „поджигательские“ настроения или они были вымышлены Ростопчиным. Важнее другое: сама мысль о возможном сожжении Москвы сильно занимала его тогда, была им отчетливо сформулирована и осознана как соответствующая его собственным взглядам на судьбу столицы при вступлении в нее неприятеля» [44] Тартаковский А. Г. Обманутый Герострат // Родина. № 6–7. 1992. С. 88–89. .

Именно так, кстати, и понял полученное сообщение князь Багратион.

14 (26) августа 1812 года он написал графу Ростопчину:

«Признаюсь, читая сию минуту ваше письмо, обливаюсь слезами от благодарности духа и чести вашей. Истинно так и надо: лучше предать огню, нежели неприятелю. Ради Бога, надо разозлить чернь, что грабят церкви и женский пол насильничают, это надо рассказать мужикам».

Из переписки графа Ростопчина за 1812 год хорошо видно, что в августе месяце он никому другому, кроме князя П. И. Багратиона и генерала А. Д. Балашова, об этом своем намерении не сообщил — ни Барклаю, ни Кутузову, которых, казалось бы, следовало бы известить в первую очередь. Почему же?

В этом видится хорошо продуманный план. Скорее всего, задумав уничтожение Москвы, граф Ростопчин решил не брать на себя одного ответственность за столь беспрецедентное действие. Поэтому-то он в вышеприведенных письмах и представлял все как проявление стихийно возникшей решимости местных жителей: в случае негативной реакции он всегда мог бы прикрыться «мнением народа». Но вот чьей реакции? Наверное, только высокопоставленных людей, на которых он мог всецело полагаться. Понятное дело, ни Барклай, ни Кутузов к таким людям не относились (с тем же Кутузовым граф Ростопчин вообще едва ли был тогда знаком)…

Другое дело — князь Багратион. С ним граф Ростопчин был близок еще с павловских времен, и в 1812 году они явно могли считаться единомышленниками.

Например, в одном из писем князь Багратион писал графу Ростопчину:

«Истинный ты русский вождь и барин. Я тебя обожаю и давно чтил везде, и по гроб чтить не перестану».

Примерно то же самое можно сказать и о генерале Балашове.

1 (13) сентября 1812 года, в канун сдачи Москвы, граф Ростопчин увидел генерала Ермолова и, отведя его в сторону, как пишет тот в своих «Записках», сказал:

— Если без боя оставите Москву, то вслед за собою увидите ее пылающею!

В другом варианте слова Ростопчина звучат как выражение его личной решимости сжечь Москву. Денис Давыдов в своих «Военных записках» пишет: «Граф Ростопчин, встретивший Кутузова на Поклонной горе, увидав возвращающегося с рекогносцировки Ермолова, сказал ему: „Алексей Петрович, зачем усиливаетесь вы убеждать князя защищать Москву, в которой уже все вывезено; лишь только вы ее оставите, она, по моему распоряжению, запылает позади вас“».