Хельмут Альтнер - Берлинская «пляска смерти»

Штабс-фельдфебель Бекер строит молодых призывников. Остальные со своими ефрейторами возвращаются в казармы. Кажется, для нас припасено нечто особенное.

Когда мы маршируем по полигону, штабс-фельдфебель Бекер объясняет нам, что сегодня должна производиться казнь и мы обязаны на ней присутствовать. Он добавляет с улыбкой, что такой приказ отдал командир нашей роты лейтенант Штихлер, чтобы укрепить наш боевой дух.

Маленький серый фургон с зарешеченными окнами стоит под деревьями рядом со стрельбищем. Мы стоим на краю леса и держимся скованно и тихо. Дверь фургона открывается. Трое мужчин в зеленых хлопчатобумажных робах сидят с одной стороны. Гражданский, седой священник, и обершарфюрер СС сидят с другой стороны. Когда один из военнопленных выходит, мы видим, что он в наручниках. Позади него — обершарфюрер СС с пистолетом. Приговоренный что-то с улыбкой говорит ему и медленно забирается обратно в фургон.

Ожидание начинает нас раздражать, разговоры стихают. Появляются двое эсэсовцев, бывшие товарищи обреченных на казнь. Они еще раз жмут руки бывшим сослуживцам. Затем они исчезают между деревьями. Все это кажется мне нереальным — лес, пение птиц, солнце в кобальтово-синем небе. И мы, находящиеся здесь для того, чтобы посмотреть, как казнят этих бедолаг. Зрелище неприятное и ничтожное, словно ярмарочный балаган.

Наш старший ефрейтор говорит с эсэсовским конвоем. Он сообщает нам, что утром один из приговоренных пробовал убежать во время медосмотра, и его задержали в приемной врача. Всем приговоренным к смерти сначала надо пройти медосмотр, который должен засвидетельствовать, что они здоровы, прежде чем их застрелят. Какая насмешка над гуманизмом! Для того чтобы быть застреленным, следует оказаться физически пригодным!

Наспех собранная из всех рот расстрельная команда строем выходит из казарм. Таких вещей не любят, и каждый старается подобного избежать. Только один высокий веснушчатый солдат вызвался добровольцем.

Мы ждем появления военного прокурора. Подъезжает открытый грузовик, в нем три гроба. Их черный лак ярко блестит на солнце. Мы смотрим на приговоренных, которые безразличны ко всему, кроме слов, слетающих с губ священника, словно они уже в другом, лучшем из миров.

Наконец подъезжает машина с врачом, офицером военной прокуратуры и писарем. Офицер слегка подпрыгивает, солнце играет в лакированной коже его неуставных сапог выше колена. Он небрежно касается пальцем фуражки и бросает быстрый взгляд на фургон. Затем подзывает писаря и идет к месту казни.

Сидящие в фургоне вылезают наружу. В сопровождении молящегося священника они медленно идут к расстрельной команде. Все в наручниках. Над площадкой раздаются громкие приказания. Расстрельная команда занимает позицию, двое перекрывают три открытые стороны площадки, чтобы не дать осужденным бежать. Тихо, будто стараясь никому не мешать, штабс-фельдфебель приказывает нам подойти ближе к месту казни. Мы встаем справа от расстрельной команды. Впереди те, кто пониже ростом, чтобы всем было видно. Рядом стоят жены некоторых офицеров и разговаривают между собой:

— Не правда ли, увлекательное зрелище?

Приговоренные в последний раз обмениваются рукопожатием со священником. Он воздевает руки вверх, благословляя их, и отходит. Военный прокурор, сопровождаемый писарем, подходит к столбам со стоящими перед ними приговоренными и перелистывает свои бумаги. Через несколько секунд решатся три человеческие судьбы. Даже здесь, на месте казни, их все еще могут помиловать.

Устанавливается жуткая тишина. Все, затаив дыхание, смотрят на обреченных на смерть людей. Замолчали даже женщины, они вслушиваются в слова военного прокурора. Тот откашливается и в полной тишине трижды произносит:

— Приговорен к смерти через расстрел. Прошение о помиловании отклонено.

На несколько секунд слова повисают в воздухе. Приговоренные опускают головы. Самому молодому восемнадцать, другие немногим старше. Офицер отходит, писарь растворяется в толпе. Вперед выходят три солдата и освобождают осужденных от наручников. Затем они снимают хлопчатобумажные робы с будущих жертв и ставят их перед столбами. Два белокожих, голубоглазых, хорошо сложенных юноши.

Третий парень поменьше ростом, более хилый. Несчастных привязывают к столбам кожаными ремнями, их тела дрожат под тонкими рубашками. Они еще раз смотрят на яркий солнечный день. Их детские глаза, уходя в иной мир, берут с собой на память красоту утра.

Расстрельная команда прицеливается. Раздается пронзительный крик.

— Прощайте, товарищи! — раздаются голоса осужденных. Вслед за ними я замечаю блеск резко опущенного вниз офицерского кинжала. — Огонь!

Внезапно все столбы пустеют, в крови лишь их древесина, как будто стреляли специально в нее. Доктор осматривает расстрелянных. Парень поменьше поднимает голову, и у него изо рта идет кровь. Доктор прикладывает пистолет к его виску и нажимает на курок. Звучит приглушенный выстрел.

Отрывистые приказы, и расстрельная команда уходит. У меня горько во рту, на обратном пути все мы неестественно бледны.

Грузовик с тремя гробами нагоняет нас у ворот казармы.

Мы молча входим в казарму. Старшие засыпают нас с вопросами, но мы молчим и днем ничего не можем есть. Военный прокурор сидит в столовой, балагурит и уплетает за обе щеки.

После обеда приходит лейтенант. Необходимо привести кого-то из новобранцев к присяге, и завтра они отправятся на фронт, но все они не из нашей казармы, они старше. Стену столовой украшает военный флаг рейха, а перед ним два пулемета. Перед приведением к присяге люди подвергаются серьезной проверке.

Я иду в столовую с Гейнцем и покупаю два фунта селедки. Затем мы выпиваем литр пива, чтобы утолить жажду. Нам хочется непременно напиться, чтобы поскорее забыть произошедшее. Когда мы возвращаемся, церемония приведения к присяге уже закончена, идет обмен адресами. Завязалась дружба, но теперь нам снова приходится расстаться. Такова судьба солдата!

Ночью я лежу в кровати без сна. Луна висит в небе желтым диском. Я вижу перед собой ребят у столбов. Вижу, как вздымается и опускается их грудь, как взгляды их глаз устремляются в синеву небес. Перед моим мысленным взором проходят последние минуты их жизни. Неужели так будет и со мной? Если мне суждено лишиться жизни, то я предпочел бы более достойную смерть.

Начинает светать, и я задремываю. Затем меня будит свист унтеров, и я встаю, разбитый и невыспавшийся.

Этим утром все делается в спешке. Унтер-офицеры обходят казармы и поторапливают нас. На завтрак нам дают суп, и мы торопливо его проглатываем. Затем ровно в восемь часов перед зданием строятся старшие. Мы еще раз проходим вдоль их шеренг и пожимаем им руки. У многих из них в руках картонные коробки с гражданской одеждой. Неужели они берут их на фронт? За нами приходит штабс-фельдфебель и уводит с собой. Затем по шеренгам проходят унтер-офицеры, проверяя обмундирование и снаряжение. После этого появляется лейтенант Штихлер. Штабс-фельдфебель Бекер докладывает ему. Командир роты прощается и объявляет им место назначения: Франкфурт-на-Одере. Призывников согласно приказу фюрера посылают для обучения на линию фронта.