Владимир Снегирев - Вторжение. Неизвестные страницы необъявленной войны

На плацу у бэтээров выстроены мотострелки части полковника Ю. Старова. Они покидают войну первыми. То-то, наверное, рады. Но нет улыбок, лица будничные, усталые. До конца ребята, видать, не осознают свою причастность к большому событию.

Митинг. На трибуне — военные: советские и афганские седобородые старейшины, все чин по чину. Начальник гарнизона полковник В. Авласенко четко отдает рапорт представителю командования. Слово предоставляется секретарю Нангархарского провинциального комитета НДПА и командиру афганской пехотной дивизии, потом к микрофону подходят с листочками заранее написанного текста наши солдаты, кавалеры медалей «За отвагу» — разведчик и механик-водитель. Слова у всех хорошие, правильные, воспевающие интернациональный долг.

Оркестр заиграл «Прощание славянки», и первые бэтээры, наполнив грохотом плац, двинулись в 150-километровый путь. Я на машине, входящей в первую пятерку. Рядом, на броне, четверо автоматчиков. Трясет, но не сильно, главные испытания — впереди.

…Первые, самые сильные впечатления — как нас провожают. Стоящие на обочинах люди улыбаются, машут, что-то кричат. Различаю: «Шурави бурубахай!» («Русские уходят!»). Босоногие вездесущие ребятишки буквально лезут под колеса, кидают нам цветы — живые и искусственные, нанизанные на тоненькую проволочку. Кинут цветы и тоненько так, привычно-заведенно на русском: «Дай, дай, дай, дай, дай…» Возвращаем им цветы, довольны, хохочут, снова бросают их на броню и снова: «Дай, дай, дай…» Род игры, забавы. Впрочем, почему же забавы? Так они выклянчивали у наших солдат все, что можно выклянчить. Все девять лет.

Ловлю букет изумительных махровых гвоздик, один цветок ломается, жалко выбрасывать, и я вдеваю остаток стебелька в карманчик куртки. Цветок оказывается в аккурат на сердце.

Средних лет афганец в залатанных брюках и галошах, белозубо улыбаясь, забрасывает к нам арбуз. И какой, килограммов на десять, не меньше.

— Не ешьте, может быть отравлен, — не то советует, не то приказывает майор, который отрекомендовался корреспондентом какой-то радиостанции, вещающей из Кабула.

На секунду задумываемся. Эх, была не была, и вонзаем лезвие ножа в сочно хрустнувшую корку. Арбуз — объедение, уминаем его за обе щеки. Только майор отказался есть — держит фасон.

И все же самое поразительное — лица афганцев. Ни одного злого, мстительного, жестокого. Нет, это мне не примстилось — я внимательно вглядываюсь в тех, кто стоит или сидит у придорожных арыков и машет нам вслед. Лишь сидящие на корточках белобородые старики изредка отводят взор при виде наших ответных приветственных взмахов руками. Отводят взор — но не сжимают кулаки и не кричат бранное.

«Шурави бурубахай!» — важнее этого сейчас нет ничего, по сравнению с этим так долго ожидаемым моментом все иное — злоба, жажда мщения, жестокость — уходит на задний план, гасится необычностью момента.

…Жара становится все неистовее. Колонна постепенно втягивается в скальные каньоны, скорость движения падает. Справа несет свои стремительные воды река Кабул. В городе она мутно-желтая, грязная, мелкая (в ней и стирают, и моются, и…), здесь стремительная, шумливая, звенящая по камням, напоминающая наш Терек. Вдоль уреза воды там-сям валяются обгорелые, проржавевшие остовы машин. Дорога эта минируется и обстреливается все девять военных лет. Сколько жизней она унесла…

Асфальт переходит в пыльные, разбитые траками и тяжелыми колесами участки с выбоинами. Трясет зверски. Накалившаяся броня начинает обжигать руки. Автоматчики достают из чрева бэтээра матрацы, расстилаем их на броне, садимся сверху. Совсем иное дело.

Изредка над колонной пролетают причудливо раскрашенные, словно в маскхалатах, «вертушки». В самом низу ущелий притаились танки. Не дремлет артиллерия. Все дорожные заставы, посты, блоки начеку. Первая проба, как-то она пройдет? Хочется избежать потерь, потому и приняты столь серьезные меры предосторожности. Любая попытка «духов» напасть на колонну станет для них самоубийственной. Но чего уже не было на этой войне противоречащего логике и здравому смыслу…

Нет-нет да и посматриваю с опаской на скальные обнажения гор, то приближающихся, то отдаляющихся. Кажется, вон за тем камнем мелькнула голова снайпера… Не я один — все мои спутники вертят головами.

…Зной, пыль, гарь. В нашей колонне, чуть впереди, движутся афганские танки и бэтээры. На одном сидит западная журналистка — то ли англичанка, то ли шведка, сравнительно молодая, бесцветная, говорящая по-русски с чудовищным акцентом, энергичная и пробивная, как у нас говорят. Накануне она буквально умолила наших представителей разрешить ей совершить поход из Джелалабада до Кабула. Она пишет книгу об Афганистане, хочет дополнить ее личными впечатлениями. Как ее ни отговаривали, ссылаясь на тяготы и опасности 150-километрового пути, все оказалось тщетно. Настырная репортерша все-таки добилась своего. Правда, села не на советский, а на афганский бэтээр — своеобразная этика, что ли?

Сейчас ей совсем худо. Колонна останавливается из-за очередною затора. Пользуясь паузой в движении, афганские солдаты несут журналистку на руках к источнику, бьющему из скалы, дают ей возможность умыться, попить. И оживает британка или шведка, веселеет и снова упрямо лезет на бэтээр. Молодчина… Мы втихую завидуем ей: вот бы сейчас тоже умыться и напиться из чистого ключа… Но команды на это нет, а без команды нам категорически запрещено покидать бэтээры.

…Поодаль виднеются кишлаки, вернее, то, что от них осталось. Ни одного целого, с развороченными дувалами, разбитыми домами, исковерканными деревьями. Голые невозделанные поля. Заилившиеся, превращенные в болота ирригационные системы. Сколько же сил надо потратить, чтобы все восстановить, вдохнуть жизнь в омертвелое пространство! И кто выиграл от того, что все пришло в упадок, негодность? Бессмысленность 3200 (или сколько там?) дней войны режет глаза стыдом, содрогает и мучает. Зачем, во имя чего?

Одна отрада — ребята возвращаются домой. Допиваем с автоматчиками из фляги последнюю воду. Сережа Филипович и Алеша Демидов вернутся живыми. И на том спасибо.

— Матерям хоть сообщили? — спрашиваю их.

— Откуда?.. Попадем в Термез, там и отстучим телеграммы.

Термез, февраль 89-го, мост через Амударью. Каждое утро я прихожу сюда, как на вахту. Шагреневая кожа девяти месяцев, отпущенных на вывод наших войск, сжимается с каждым днем, каждым часом. Остался небольшой лоскуток.

Машина за машиной, бесконечные «Уралы» и «КамАЗы», бэтээры и бээмпэшки пересекают государственную границу. День-другой на том, афганском берегу, в «отстойнике» Хайратона приводят себя в порядок, чистятся-блистятся солдаты, чтобы в надлежащем виде встретиться с Родиной. И с раннего утра до позднего вечера дежурят у моста матери и отцы тех, кто возвращается из Афгана.