Гаралд Граф - Революция и флот. Балтийский флот в 1917–1918 гг.

Оставшиеся в живых на кораблях офицеры находились уже в это время под арестом; у них было отобрано оружие и сняты погоны. Жившие на берегу были заключены на гауптвахту, среди них — вице–адмиралы А. Д. Сапсай, А. П. Курош и контр–адмирал Н. Г. Рейн. Адмирал Курош всего только три дня тому назад приехал в Кронштадт, чтобы принять должность коменданта крепости. Контр–адмирал Рейн тоже совсем недавно приехал в Кронштадт, где получил Учебно–минный отряд. Как Курош, так и Рейн держали себя во время ареста и допросов с редким достоинством и стойко переносили глумления.

Всех офицеров непрерывно допрашивали, предъявляя им самые нелепые обвинения. Часть из них была расстреляна на площади перед гауптвахтой. Офицер, который вызывался, мог быть почти уверен, что его расстреляют.

Когда вызвали адмирала Рейна, старого Георгиевского кавалера, он спокойно простился со всеми и сказал, что идёт на смерть. Действительно, через несколько минут его уже расстреляли. Во время расстрела его хладнокровие поразило даже самих убийц. На его гордом, красивом лице при виде заряжаемых винтовок мелькнула только презрительная усмешка.

Далее для тех несчастных офицеров, которые пережили этот бунт, потянулись долгие дни тюремного заточения. Маленькие камеры были так переполнены ими, что одновременно все не могли лежать. Спать приходилось на голых досках; заставляли исполнять самые грязные работы и зачастую «забывали» кормить. Пища же, которую давали узникам, была до того отвратительна, что принимать её можно было только с самым неприятным чувством. Родственников не допускали; провизия, приносимая ими, или не передавалась, или просто не принималась. О нравственных пытках говорить нечего: разнуздавшиеся хамы были очень изобретательны на этот счёт. Особо утончённым издевательствам подвергался адмирал Л. П. Курош, на котором старательно вымещали энергичное подавление им Свеаборгского бунта в 1906 году.

Через две недели, благодаря хлопотам приехавших депутаций от команд кораблей Действующего флота, были отпущены офицеры — слушатели Минных классов. Остальные же заключённые, несмотря на увещевания слабого Временного правительства, на которые Кронштадт «плевал», продолжали томиться в тюрьмах, одновременно служа заложниками и объектами слепой ненависти.

Кронштадт прогремел на всю Россию. Можно бы написать целую книгу относительно этой революционной вакханалии, к прекращению которой Временное правительство боялось принять должные меры. Вся психология Кронштадтской эпопеи носила грубый, варварский, настоящий революционный характер. Ничего идейного в ней не было: было только стремление разрушить, уничтожить дотла все, что создано веками, стремление удовлетворить свои животные инстинкты.

Вот в какой обстановке узурпаторы власти готовили тип нового матроса, своего верного клеврета, который должен был сыграть решающую роль по «углублению революции», превратить Россию в один сплошной, мрачный советский застенок.

После переворота я задержался на «Новике» всего несколько дней. Порядок пока ещё держался, но дисциплина стала заметно падать. Матросы ходили, как в угаре: большинство из них, несмотря на свою «ультрареволюционную» окраску, совершенно не понимало смысла и значения совершившихся событий. Ко мне неоднократно обращался то один, то другой матрос и с несколько сконфуженным видом задавал какие‑нибудь вопросы политического характера. Некоторые из них спрашивали меня, почему отрёкся от престола государь, что такое был Распутин, что за люди взяли теперь власть и так далее. Часто, ни к селу ни к городу, во время разговора они приплетали какое‑либо мудрёное «модное» слово, слышанное ими случайно на берегу. Иногда повторялось что‑то вроде общеизвестного приветственного крика мятежных солдат 14 декабря 1825 года: «Да здравствует Константин и жена его Конституция!». Так, мне высказывали свой взгляд о том, что «как бы было хорошо, если бы царь остался и скрепил «Золотой Грамотой» все завоевания революции». Насколько только позволяла обстановка, я разъяснял им весь ход и смысл событий, приводил примеры клеветы из истории, просил не доверяться красивым словам различных «болтунов» и так далее. Матросы с глубоким вниманием меня выслушивали, благодарили «за науку» и уходили. К чести их, могу сказать, что ни один из таких интимных разговоров со мной не был никому ими передан.

Тем временем революционная агитация делала своё дело. Среди команд начал уже наблюдаться «сознательный» элемент. Раньше он являлся исключением, а теперь был сплошь и рядом. Примеры Кронштадта, особо революционных кораблей, усталость от трехлетней войны, а главное, сплошные ошибки Временного правительства и нового, революционного командующего флотом, старавшегося подольститься под Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов и судовые комитеты — всё это вело к развалу флота, означало его близкую смерть.

После моего ухода с «Новика» я не переставал поддерживать с ним связь. Несколько человек из старой команды перешли со мной на «Чайку»; многие же, которые уже плавали пять лет, были списаны, по их просьбе, на берег. Прежний состав команды совершенно изменился. На вакантные места были присланы молодые матросы призыва 1917 года, из числа участников кронштадтских зверств. Тут были совсем другие веяния, чем у старой боевой команды «Новика». Понемногу начинался беспорядок и развал на корабле; молодые, ничего не понимавшие в морском деле матросы, принеся шаблонные лозунги о «мире во что бы то ни стало» и кичась «революционными заслугами», благодаря своему большинству захватили в свои руки всё влияние. Это были развращённые до мозга костей круглые невежды. Что они могли дать, кроме развала?..

Как следствие мартовского переворота явились большие перемены в командном составе флота вообще и Минной дивизии в частности. В первые же дни революции начальник дивизии контр–адмирал М. А. Кедров был вызван в Петроград и назначен товарищем морского министра. Его место занял капитан 1–го ранга А. В. Развозов, один из самых выдающихся офицеров нашего флота.

Всю весну «Новик» продолжал ремонт, но работы, благодаря революционным порядкам, шли медленно. Только в середине мая ему удалось оторваться от Сандвикского завода и присоединиться к другим судам дивизии в Рижском заливе. Сейчас же начальник дивизии перенёс на него свой флаг.