Лев Войтоловский - Всходил кровавый Марс: по следам войны

Сегодня мы все в Шинвальде, во 2-м парке. Штаб бригады и офицеры трёх парков. Из штаба дивизии вернулся Базунов.

— Что нового? — ринулись к нему офицеры.

Базунов медленно разгладил усы и, сбросив шинель на руки подскочившему денщику, иронически процедил сквозь зубы:

— Заседают... Проектируют меры по части упразднения человеческого рода... А впрочем, вот несколько секретных приказов... Материал для ваших секретных мемориалов. — Он кивнул в мою сторону.

— Разрешите огласить, господин полковник? — официально осведомляется адъютант.

— Разумеется. Для закуски перед завтраком...

— Нет, нет! У вас зуб со свистом! — подскочил прапорщик Болконский и, выхватив папку у адъютанта, прочитал внятно и театрально: — «Генерал-квартирмейстер штаба главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта. Восьмого марта тысяча девятьсот пятнадцатого года. Копия с копии. Секретно. Генерал-квартирмейстеру штаба третьей армии.

Главное управление генерального штаба сообщает, что сектанты, а именно так называемые евангельские христиане, стремятся использовать переживаемые военные обстоятельства для распространения идей сектантства в войсках. В этих целях, пользуясь свободным доступом к находящимся на излечении в лазаретах воинским чинам, упомянутые сектанты под видом раздачи книг святого Евангелия в действительности снабжают их разного рода сектантскими произведениями, не упуская при этом случая вступить в беседу с ранеными на религиозные темы с призывом к переходу в сектантство. Ввиду того что современное сектантство проникнуто противогосударственными, и в частности антимилитаристическими, тенденциями, оно представляет собою один из опаснейших видов пропаганды и может оказать крайне вредное влияние на воинских чинов. Сообщаю для сведения и соответствующего распоряжения.

Подлинное за надлежащею подписью».

— Ой, ёлки зеленые! — хохочет доктор Костров. — Евангелие под цензуру!.

— Тише! — машет рукой Болконский. — Ягодки впереди!.. Приказ — «Весьма секретно»: «Генерал-квартирмейстер штаба главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта. Двадцатого марта тысяча девятьсот пятнадцатого года. Копия с копии. Весьма секретно. Генерал-квартирмейстеру штаба третьей армии.

Главное управление генерального штаба сообщает, что за последнее время замечено усиление шпионской работы со стороны населения в занятых нашими войсками неприятельских областях. Среди жителей указанных районов, как поляков, так в особенности польских евреев, находятся предатели, которые не останавливаются перед самыми гнусными поступками. Так, было крайне гнусно поведение сына арендатора имения Тарноватки Гижицкого, двадцатилетнего юноши, который добровольно занимался шпионажем в пользу австрийцев и всячески натравливал местное население против представителей нашей власти. Означенным Гижицким делались неоднократные попытки сжечь в окрестностях несколько мельниц, дабы затруднить продовольствие русских войск.

Гнусное поведение еврейских шпионов принимает ещё более злостный характер. Так, среди еврейского населения указанных местностей занимаются шпионажем в пользу враждебной нам стороны не только лица мужского пола, но также многие женщины. В деревне Майден Крыницкий был сожжён зажигательным снарядом противника наблюдательный пост нашей батареи по указанию еврейки-шпионки, имя которой осталось невыясненным.

Лица, обслуживающие противника своей шпионской работой, по сведениям, полученным от наших агентов, имеют секретные приметы нижеследующего характера.

Еврейские девушки, занимающиеся шпионажем в пользу противника, снабжены шифрованными документами австрийского штаба, по большей части зашитыми в подвязку, и носят шёлковые чулки со стрелками.

Мужчины хранят документы, полученные от австрийского штаба, в пальто, под подкладкой воротника, и в качестве опознавательной приметы вшивают вместе с документами (под вешалкой) золотую монету пятирублевого достоинства чеканки тысяча девятьсот девятого года.

Сообщается для сведения и соответствующего распоряжения. Подлинное за надлежащею подписью».

— Шикарно! — вырывается у Кордыш-Горецкого. — Теперь будем еврейчиков за шиворот ловить и искать золотые пятирублевки.

— А евреечек за ноги! — дополняет картину Гастаковский.

— Мерзость! — брезгливо морщится адъютант Медлявский.

— Не приказ, а галиматья, — пожимает плечами прапорщик Болеславский.

— Ваше заключение, господин полковник? — задорно выкрикивает Болконский.

— Побольше бараньего рога и ежовых рукавиц! — в тон ему отвечает Базунов и лукаво подмигивает доктору Кострову: — А не пора ли уконтропить?

— Шикардос! — радостно ухмыляется Кордыш-Горецкий.

— Недурственно! — весело потирает руки Костров.

Получена телефонограмма из штаба дивизии на моё имя: «Произвести медицинское обследование частей 70-й и других дивизий, расположенных в Кжишове».

Кжишов — небольшое селение на линии нашей артиллерийской позиции с постоянно меняющимся составом резервных частей. Еду вдвоём с Болконским в сопровождении фельдшера Тарасенкова и Ханова.

Сегодня весь день гремит канонада. Чем дальше от Шинвальда, тем сильнее грохот орудий. Стреляют беглым огнём. Выстрелы все чаще и чаще, удар за ударом. Гремя и бешено нарастая, канонада становится сплошным, неумолкающим гулом. Грохот орудий сливается с треском шрапнелей. Кажется, где-то высоко в облаках перекинут огромный мост из пустых деревянных бочек. Гремя железными латами, мчатся тысячи всадников по мосту и отрывисто хлопают стальными бичами. И на каждый удар копытом, на каждый взмах стального бича со всех сторон откликаются металлическим грохотом стальные трещотки.

Кучером у нас пожилой солдат с русой окладистой бородой, недавно переведённый из глубокого тыла. Он оторопело поводит головой через каждые две минуты беспомощно повторяет:

— Господи, Господи, да что это такое?..

И, сняв папаху, усиленно крестится.

По пути — следы шагнувшей войны: перебитые снарядами деревья, сожжённые избы, изувеченные окопами поля, ободранные австрийские ранцы, почерневшие от грязи конские трупы, цинковые коробки из-под патронов...

В Кжишове, несмотря на несмолкающий грохот орудий, все снова пахнет жильём и крепкими человеческими корнями. Мужики ковыряются в навозе. Во дворах суетливо и шумно гомозятся детишки. У каждой хаты — вызывающе выставленные круглые груди лукаво улыбающихся баб.

Остановились в здании школы. Хозяйка — строгая монахиня-законница с чёрной повязкой на голове и синими умными глазами. Тут же артиллерийский прапорщик Кромсаков, какой-то заезжий есаул и два прапорщика Херсонского полка. Один — угрюмый, как Ханов, с безнадёжным жестом повторяющий каждую минуту: