Лев Войтоловский - Всходил кровавый Марс: по следам войны

Командир 21-го корпуса категорически отказался от дачи каких бы то ни было инструкций на том основании, что местный парк находится в распоряжении штаба армии. Пришлось повторять всю телефонную процедуру сначала. И когда из штаба армии снова ответили — обратиться за указаниями к командиру 9-го корпуса, генерал Шкинский, командир двадцать первого корпуса, разъярённо закричал:

— A-а! Раз так — приказываю вам немедленно потребовать у коменданта станции паровоз и увести все вагоны со снарядами из Чарны и Тарнова на станцию Дембица.

Бросился прапорщик Комаров на вокзал — там и коменданта и помощника давно след простыл. С большим трудом удалось раздобыть наряд. Едва парк отошёл за версту, как тяжёлый снаряд разорвался над местом бывшей стоянки. Вслед за этим туда же пущено было ещё пятнадцать снарядов.

— Ковкин пакет привёз, — мрачно докладывает Ханов. Сегодня Ханов ликует. Его душа, как лебедь, величаво купается в потоках пессимистических слухов. Он знает, что Ковкин — ординарец связи при штабе дивизии и всегда приносит срочные вести.

-Должно быть, приказ — бежать что есть духу из Галиции, — мрачно соображает Ханов.

Пробежав мельком пакет, Базунов сердито пожимает плечами:

— Черт знает что!.. Какой-то секретный приказ о жёнах...

— Ковкин! В дивизии тихо? — интересуется адъютант.

— Никак нет, ваше высокоблагородие... Такая суетилка... Слыхать, немец со всех сторон ползёт... Две дивизии потеснил... И нашу соседнюю — сорок восьмую: пособить просит...

— Ну, ступай, — говорит Базунов. — Если что срочное будет — не задержись.

— Слушаю-с. У меня конь весь день под седлом.

— Вот и подохнет! — каркает Ханов. — Тебе начальник обязан запретить коня не рассёдлывать.

Канонада не стихает ни на минуту. Непрерывный грохот катится широким фронтом и приводит в дрожь оконные стекла, посуду и человеческие сердца. Базунов нервно шагает из угла в угол и раздражённо фыркает:

— Нет, вы подумайте, чем они заняты... В такую минуту рассылают со срочными ординарцами секретный приказ... о жёнах.

— Что за приказ о жёнах? — любопытствует Болконский. — Газрешите вслух прочитать.

— Сделайте милость... Вероятно, и прислано для водевиля.

В глазах Болконского зажигаются весёлые огоньки, и он читает под дружный хохот офицеров и денщиков:

— «Начальник штаба третьей армии. По отделу дежурного генерала. Отделение инспекторское. Двадцать девятое марта пятнадцатого года. Секретно. Коменданту города Тарнова.

В последнее время в Тарнов прибывают из Киева и других мест Госсии много дам и жён офицеров различных частей войск и учреждений, вследствие чего Тарнов с каждым днём приобретает все более и более внешность глубокого тыла со всеми его отрицательными сторонами. Командующий армией приказал принять немедленно меры к выселению из Тарнова всех приезжих дам и впредь, невзирая на выданные им во Львове разрешения на проезд в район военных действий, ни одной из приезжающих дам не разрешать проживать в Тарнове. Подлинное подписали: генерал-лейтенант Добровольский, исполняющий должность дежурного генерала полковник Бенсон».

— Ну, вот! Я говорил, — бросает с торжествующим видом Базунов, — что Гадко-Дмитриев взмолится: «Довольно сестёр и ваты!..» По-болгарски выходит ещё сильнее: ради Бога, довольно женщин!..

— А по-моему, это — просто австрийская интрига, — говорит, одерживая улыбку, Болконский. — Через полковника Барсова панна Зося добилась распоряжения дежурного генерала, чтобы устранить конкуренцию законных жён.

Панна Зося — тарновская Аспазия. Её имя гремит по фронту всей третьей армии. Молва обручила её с полковником Барсовым. Но это — злостная клевета. Она обнажённо расточает свои привязанности направо и налево без всякого пристрастия. Правда, её прозрачные шёлковые платья цвета полевых васильков, по слухам, доставались ею без особых усилий из гардероба бежавшей пани Зарицкой. Но деньги, отданные ею старой Юзефе Почантковской (Зося называет её «мамуся») на устройство лучшего магазина готового белья по Краковской улице в Тарнове, без сомнения, заработаны собственным трудом, что и подало повод некоторым местным острякам распустить про неё весьма легкомысленный каламбур на тему о простынях...

Как раз на днях на квартире у панны Зоей разыгралась скандальная история, имевшая хотя и отдалённое, но довольно печальное касательство и к нашей бригаде. Командир 2-го парка 33-й бригады вместе с двумя прапорщиками кутил у панны Зоей. Какими-то судьбами в их компанию затесался и прапорщик Болеславский. Через час все были пьяны (за исключением Болеславского) и начали оспаривать друг у друга право на обручение с панной Зосей. Командир ссылался на авторитет предоставленной ему государем императором власти. А прапорщики, ударяя себя по переполненным блаженством сердцам, доказывали, что при входе в обиталище красоты покорно слагает оружие всякая власть и дух преобладает над плотью. Тогда командир со словами ultima ratio regis [27] Надпись, выгравированная на германских пушках. Означает: последний довод царя. обнажил свою шашку. Мягкий прапорщик Болеславский, вооружившись стулом, встал между воюющими претендентами и был ранен в руку. Вид крови обратил в паническое бегство очаровательную тарновскую Лауру, и дальнейшее кровопролитие сделалось бесполезным. Но рана Болеславского оказалась довольно глубокой, и его пришлось определить в лазарет.

Когда вся эта история сделалась известной Базунову, он высоко приподнял свои полковничьи погоны и сказал, иронически разводя руками:

— Быть раненным на фронте русским офицером в драке за польскую проститутку... Нет, положительно у наших прапорщиков мозги набекрень.

Миллионы кованых табунов... Миллионы железных барабанов... Хлопают чугунные пробки, из огненных бутылок льётся смертельный ураган... Грохот, треск и безумие...

— Лошади осёдланы, — докладывает Коновалов.

— Черт знает что! — сердито фыркает Базунов.

Из штаба дивизии получено срочное предписание: «Прошу немедленно командировать врача бригады в Тухов за оспенным детритом, ввиду того что в районе расположения воинских частей 70-й дивизии наблюдались случаи натуральной оспы. Дивизионный врач Прево».

— Разрешите и мне с доктором, — просит прапорщик Болконский. — Мой взвод на отдыхе.

— Не возражаю, — говорит Базунов.

— Идёт такая стрельба!.. — недовольно вставляет Старосельский. — Разве можно отпускать офицеров?

— Распоряжение сделано, — сухо бросает Базунов, который не любит критики со стороны парковых командиров, и добавляет в своём обычном полунасмешливом тоне: — Какая же это стрельба?.. Через два часа по столовой ложке... В парке больше офицеров, чем гранат...