Николай Кондратьев - Маршал Блюхер

— Хамы! Песья кровь! Выгоню бездельников.

Изрядно напуганному мастеру Лабунский пригрозил:

— А вы для чего здесь торчите? Распустили хамов. Извольте использовать свою власть, или я найду другого. Достойного…

Сосед по тискам Семен Васильев шепнул угрюмо:

— Вот черт дубовый! Только и лается: «Хамы, песья кровь!»

Василий улыбнулся: метко сказано — «дубовый». У этого характер куда жестче, чем у Радлова. Надо быть очень осторожным, а не то потеряешь место. Страшно остаться без куска хлеба.

Первая получка принесла не радость, а озлобление. Удержали половину причитающейся к выдаче суммы. Поинтересовался:

— А почему так мало?

— Спроси у мастера, — сказал кассир. — Штрафы там разные и сборы.

«Какие там могут быть штрафы, — прикидывал Василий, — если я ни в чем не провинился? Прихожу в цех первым и ухожу последним. Мастер, кажется, доволен, ни одного замечания от него не получил. Какие‑то сборы придумали…»

Пока Василий пробирался к выходу, выяснил, что сборы проведены на иконы Николы Чудотворца и лампадное масло.

За воротами стояла толпа женщин. Пытливо всматривались в лица выходящих, боялись просмотреть кормильцев. Удерут в кабак купца Абрамова и пропьют получку. Василий заметил, что степенные тихонько шагают в чайную Вербуна. И пошел с ними «побаловаться» чайком. Сел в угол и стал наблюдать за посетителями. Вот они сдвинули столики, устроились плотно, как спаянные, заказали самоварчик и о чем‑то зашептались. Василий послушал, послушал, ничего не понять. Пересесть поближе не решился: подумают, парень подслушивает.

Накануне второй получки соседи по верстаку подговаривали пойти к Абрамову, но Василий сослался на головную боль и направился в чайную. Увидел тех же тихо разговаривающих рабочих. Со временем Василий узнал, как их зовут и зачем они собираются в уютной, вкусно пахнушей чайной Вербуна. И даже познакомился с Федотом Титовым и Михаилом Шурыгиным, но в группу подпольщиков так и не успел войти.

За вторую половину февраля 1910 года Василий Блюхер не получил и половины заработанных денег. Пересчитал, спросил:

— Вы, случайно, не ошиблись?

— Что заслужил, то и получил, — усмехнулся кассир. — Прокурил, проболтал получку. Ступай, не отвлекай от дела.

С трудом сдерживая ярость, Василий Блюхер отошел от окошка. Надо найти мастера и спросить, за что так много удержали. Мастера поблизости не оказалось. Василий слышал, как ворчат, ругают начальство товарищи. Все недовольны, а заявить об этом боятся. Сколько времени можно терпеть такое издевательство?! Жулики и воры наглеют, пора их осадить. И нужно об этом сказать честно и прямо. Василий Блюхер пересек двор. Залез на забор. Увидел огромную шумную толпу. Глубоко вздохнул и, напрягая голос, крикнул:

— Товарищи! Прошу, послушайте, товарищи!

Стоящие у забора притихли. Василий увидел сотни удивленных глаз и оробел: а что, если скажу не так, как хочу, и тогда осмеют, освищут. И все‑таки говорить надо.

— Товарищи! Сегодня нас снова обманули. Залезли в наш карман. Украли кровью и потом заработанные гроши. Тянут штрафы и сборы с каждой получки. Ведь это же грабеж! А мы молчим. Почему мы молчим?

Кто‑то злорадно подзадорил:

— Выскажи! Пропой поминальную.

Кто‑то восхищенно удивился:

— Ну и отчаянный парень! Кроет напролом!

— Скажу, все скажу, — пообещал Василий Блюхер. — Нас по каждому пустяку штрафуют, придумывают всякие сборы–поборы, заставляют работать двенадцать часов без оплаты сверхурочных. Пришло время заявить: хватит, господа, кончилось наше терпение. Пусть акционеры— Лабунский, Бышевский, Абрамсон и Гучков на своей шкуре почуют нашу силу. Надо бастовать, товарищи!

— Василий почувствовал: кто‑то колотит кулаком по сапогу. Услышал испуганный голос Семена Васильева:

— Прыгай, Вася. Городовой Лошкарев полицию вызвал. Удирай скорее!

«Поздно, — с горечью подумал Блюхер. — Слишком много свидетелей. Сам Лабунский на крыльцо выскочил». И, опасаясь, что не успеет сказать главного, заговорил быстро и сбивчиво:

— Только надо дружно бастовать. А врозь — разобьют. Как в пятом году. Завтра завод остановим.

— А ну, слезай, — раздался за спиной Василия свирепый голос. — Слезай, а не то пулей сниму.

Блюхер заговорил еще громче:

— Соберемся утром во дворе. Выставим требования. Не робейте. Мы крепче их. Мы должны…

Чьи‑то сильные руки схватили за ноги, резко рванули. Василий полетел на землю. На спину навалился городовой Лошкарев. Привычно, быстро стянул руки ремнем. Тяжело дыша, гаркнул:

— Готов, ваше благородие. Куда его?

— В Бутырки. Да поживей, поживей, вороны! Слышите, как шумят. Сомнут.

Четыре руки подняли Блюхера. И он увидел бледное лицо пристава Преображенского. Улыбнулся:

— Что, струсил, холуй? Спрячь пугач‑то, не бойся — не побегу.

Лошкарев махнул рукой полицейским:

— Ведите за мной. Никого не подпускайте. — Торопливо пошел к станции.

Полицейские крепко подхватили Блюхера под руки и поволокли за Лошкаревым…

Два года и восемь месяцев провел в тюрьме Василий Блюхер. Несколько раз получал передачи и не знал, кто это помнит о нем и проявляет такую трогательную заботу. Радовался книгам, и особенно учебникам. Они помогли пополнить знания и скоротать медленно текущие дни.

В начале февраля 1913 года Блюхера выпустили на волю. После короткого раздумья решил поехать в Барщинку. Мать поворчит, поворчит, а потом пожалеет, поможет. Она все поймет, она добрая.

Анна Васильевна заплакала, увидев сына, но упрекать не стала, быстро накрыла на стол:

— Присаживайся, Васенька. Дорога‑то была длиннющая— в три года. Вижу, умаялся.

И пока сын ел, молча, пытливо всматривалась в его похудевшее, бледное, по–прежнему красивое лицо.

Василий встал, улыбнулся:

— Вот и разговелся. Спасибо, мама.

— Скажи богу спасибо. Без молитвы за стол сел. Видать, отвык.

— Отвык! — охотно согласился сын. — В тюрьме переднего угла нет. Все одинаковы… Что тебе сделать надо?

— Ничего не надо. Отдыхай, поправляйся на деревенских харчах. Вечерком на посиделки сходи. Может, невесту выглядишь.

— Не пойду. Мои ровесницы уже вышли замуж. Лучше вот почитаю.

Мать поняла, почему сын не хочет идти на вечеринку, и сразу же подумала о том, что не останется он в Барщинке, здесь все будут называть его «арестантской мордой», «крамольником». Тесно ему здесь, уйдет в город. И она оказалась права в своих предположениях. Василий погостил две недельки и уехал в Рыбинск. Долго не мог найти работу. Перебрался в Москву, но и здесь не было для него места. Всюду слышал:

— Приема нет и не предвидится.

В солнечный апрельский день Василий Блюхер встретил на Тверской земляка Григория Шишилова. Вместе в Середневскую школу ходили.