Николай Дмитриев - Броненосец Адмирал Ушаков (Его путь и гибель)

На собранном совете офицеров, опять-таки единогласно, решили драться, пока хватит сил, а потом уничтожить броненосец, и никому из нас не пришла в голову мысль о возможности избегнуть предстоящего боя ценою позора своего флага. Командир, офицеры и матросы прощались друг с другом, расставаясь навсегда, так как трудно было рассчитывать уцелеть после предстоявшего нам поединка с двумя противниками, в которых мы узнали первоклассные японские броненосные крейсера "Иване" и "Якумо". Они тем временем быстро нагоняли нас и около четырех часов находились по корме в расстоянии 80-90 кабельтовых. На головном был поднят двухфлажный сигнал, который за отдаленностью мы никак разобрать не могли. Не получив ответа на свой сигнал, крейсера повернули несколько вправо и легли потом параллельным с нами курсом, подходя к нашему траверзу, но не сближаясь с нами менее, чем на 70 кабельтовых.

Выйдя почти на траверз, головной крейсер “Ивате”, бывший под флагом контр-адмирала Симамуры, поднял снова сигнал, на этот раз уже состоящий из большого количества флагов с русским коммерческим на стеньге. Командир приказал поднять и у нас, до половины, ответ международного свода, и сигнальщики вместе с бывшими на мостике офицерами принялись быстро разбирать флаги. Еще до подъема этого сигнала сыграли “короткую тревогу” (сигнал для начала стрельбы), и все пушки поставили на максимальный угол возвышения, дававший у нас для 10-дюймовых орудий наибольшую дальность в 63 кабельтова, а для 120-мм- 55 каб.

Видя, что мы долго не отвечаем на их сигнал, японцы для привлечения внимания сделали холостой или же рассчитанный на очень близкое расстояние выстрел, на который кормовая башня, не зная о поднятом у нас ответе, дала по "Ивате" боевой залп. Несмотря на это, японцы все еще не открывали огонь. У нас же сыграли “дробь”. Но вот минуты через три удалось наконец разобрать первую половину сигнала, гласившую следующее: "советую вам сдать ваш корабль"…

“Ну а продолжение и разбирать нечего,- сказал Миклуха – долой ответ, открывайте огонь!.”.

Капитуляция контр-адмирала Небогатова.

Снова сыграли "короткую тревогу", и весь борт по команле открыл огонь. Разделять огонь по обоим противникам нам не имело смысла, а потому всю стрельбу сосредоточили по адмиральскому головному крейсеру "Ивате". Направления всплесков наших снарядов были с самого начала хорошие, но оказались с недолетами. Стрельбу же из 120-мм батарейных пушек временами приходилось прекращать, так как при расстоянии, на котором держались от нас японцы, это было абсолютно бесполезно.

Как мы узнали потом, на "Ивате" вторая неразобранная часть сигнала была весьма ядовита и имела целью смутить нас: ../'так как "Николай" уже сдался",-вот о чем извещали нас неразобранные флаги. И, действительно, будь у нас другой командир, кто знает, как принял бы он такой обескураживающий сигнал. Ведь, если сдался "Николай", значит, с ним сдался адмирал, сдались и все остальные, а, следовательно, мы являлись последними из остатков эскадры. При такой вести мог бы поколебаться кто-нибудь другой, но не Миклуха.

Больной, с издерганными долгим походом нервами, Владимир Николаевич с самого начала боя 14 мая вел себя безукоризненно, не проявив ни малейшей робости или сомнения. Невзирая на все невыгодные для нас условия, он твердо решил, что имя Ушакова не будет запятнано и русский флаг на броненосце его имени опозорен не будет. Он исполнил свое намерение, поплатившись при этом жизнью.

В ответ на огонь нашего правого борта японцы тотчас же начали убийственную стрельбу, пользуясь главным образом своими 8-ю башенными орудиями, стрелявшими, благодаря своим новейшим установкам, на дистанцию до 75 кабельтовых. Вот таблица тех неравных сил, которые были в распоряжении у нас и у наших врагов.

Как видно, на успех в бою мы рассчитывать не могли, а здесь ведь еще не упомянута несравнимая разница в бронировании и то, что "Ушаков" имел уже две пробоины, через которые затопило его носовые отсеки и бывшие как раз с правой стороны, то есть именно с того борта, которым 15-го мая и пришлось вести бой.

Из маневрирования японцев еще до начала боя стало ясно, что они, рассчитывая на свою, вдвое преобладающую над намн скорость, хотят обойти нас таким образом, чтобы солнце находилось у них за спиной, и лишить нас возможности целиться, наводя против ослепляющего света.

Сразу заметив это намерение неприятеля, я доложил о том командиру, и он при дальнейшем управлении броненосцем все время принимал во внимание это обстоятельство и понемногу склонялся вправо.

Японцы, понимая наше стремление сблизиться с ними на дистанцию нашего действенного огня, не желали, видимо, подставлять себя под наши 10-дюймовые снаряды и, искусно пользуясь своим преимуществом в ходе, управляли расстояниями по своему усмотрению. Кроме этого, заметив, что "Ушаков" ворочает вправо и начинает к ним приближаться, головной крейсер "Ивате" сразу же уклонялся вправо, а "Якумо" принимался громить нас всем своим бортом. А как только “Ивате" отходил на желаемую и выгодную для него дистанцию, то же самое проделывал "Якумо" и под прикрытием огня "Ивате” заходил ему в кильватер.

Такой прием дает понятие о производившихся маневрах "Ушакова" для сближения с неприятелем и мерах для сохранения выгодного для себя положения. На этот раз в боевой рубке было уже немного народу, и я весь бой провел там вместе с командиром и штурманом. Не будь я 15 мая в рубке, мне, конечно, не пришлось писать этих строк, ибо уцелеть на открытом мостике не было никакой возможности: там буквально все сметалось градом осколков. Около десяти минут японцы не могли пристреляться, и их снаряды часто давали недолеты, хотя и ложились довольно близко от борта. Затем пошла небольшая серия перелетов, а за ними огонь неприятеля стал до такой степени прицельным и метким, что каждый залп приносил нам все новые и новые разрушения.

После нескольких выстрелов, гидравлическая горизонтальная наводка носовой башни прекратилась. Вероятно, произошла какая- нибудь поломка в частях машинки, и без того расшатанной непрерывной стрельбой. Башню стали вращать вручную, но эго было настолько трудно при появившемся на правый борт небольшом крене, что стрельба из нее замедлилась и оказалась малодейственной. Кормовая же башня вполне исправно работала до самого конца боя. Что касается огня батареи, то его временами приходилось совершенно прекращать из-за полной его бесполезности, так как дистанция все время значительно превосходила дальность стрельбы 120-мм пушек.