Павел Ефремов - Стоп дуть! Легкомысленные воспоминания

— Да он.

Шурка приготовился оправдываться.

— А я слушаю его и чувствую: какая-то ерунда! Ведь из восьмого не плюс, а минус идет. Все наоборот! Ха-ха-ха!

И «Каштан» стал исторгать из себя такой хохот, какого я больше нигде и никогда не слышал.

Хотите верьте, хотите нет, но тогда таких уникумов было немного, а вот в последние годы их армия многократно возросла. Может, и правда минус шел из восьмого?

Как и все самое плановое на флоте, наш отъезд в Северодвинск на смену первому экипажу произошел совершенно неожиданно. Что-то со скрипом провернулось в штабных шестеренках, кто-то с большими погонами о чем-то вдруг вспомнил, строевые части дружно взялись за пишущие машинки, и в итоге экипаж ракетного подводного крейсера «К-…», до этого числившегося в передовиках и практически героях, во-первых, неожиданно остался без командира, отстраненного и посаженного под домашний арест, а во-вторых, получил директиву срочно убыть в стольный град Северодвинск на смену первому экипажу «К-…», прозябающему уже полтора года без законного отпуска. Причем команда была дана ехать без командира, под руководством старпома. Экипаж был срочно дополнен самым разнообразным народом, собранным по сусекам дивизии, и что самое интересное, объявили, что едем «на определенное время, но на неизвестный срок…». Именно так обрисовал нашу командировку заместитель командира дивизии на построении экипажа, стараясь объяснить, что это самая обычная командировка, а не штраф за поведение командира. После этого даже самым «восторженным ленинцам» стало ясно, что это политическая ссылка и что кончиться она может даже не простой сменой командира, а самым обычным развалом экипажа.

После этого, естественно, началось именно то, что можно назвать организованным бардаком. Группа «К», возглавляемая старпомом, приступила к выполнению своих прямых обязанностей, связанных с организацией переезда экипажа. Некоторые из офицеров и мичманов, ни под каким соусом не желающие отрываться от семей и родных домов, стали предпринимать судорожные попытки либо переназначиться, либо откомандироваться в другие экипажи. Остальные бестолково толкались по казарме, безостановочно дымя сигаретами в бесцельных разговорах.

Но как бы там ни было, военная организация все же довольно слаженный механизм, и его хоть и немного проржавевшие, но вполне работоспособные детали в очередной раз повернулись, и через несколько дней оказалось, что стараниями строевой части на всех уже выписаны ВПД и даже заказаны «КамАЗы» для перевозки личного состава на вокзал города Мурманска. Наш помощник командира каким-то образом исхитрился и под эгидой убытия на офицерские классы в Северодвинск с нами не ехал, хотя и принял самое деятельное участие в подготовке экипажа к отъезду. Вместо него после недолгих размышлений временно назначили одного старого-старого каплея Сашу Стрельцова, инженера вычислительной группы того самого экипажа, который мы и ехали менять.

Саша Стрельцов, в быту для всех просто Стрел, фигурой был довольно примечательной. Он принадлежал как раз к той категории «старых каплеев», которых сейчас на флоте, наверное, и не осталось. Как он к своим сорока четырем годам остался простым инженером БЧ-2, один бог ведал, но почти всех командиров в дивизии Стрел называл только по имени, а командира дивизии вне строя называл просто Санычем. Естественно, он знал все служебные входы и выходы, умел проползти там, где и червяк не пролезет, и договорится с самыми несговорчивыми. Единственным недостатком Стрела было только одно: пил он много и профессионально, и был по большому счету очень запойным товарищем.

Вот и сейчас он, умудрившись откомандировать самого себя из Северодвинска обратно в Гаджиево, отгулял отпуск, отправил семью в Севастополь уже навсегда, и пропьянствовав пару месяцев в одиночестве, как-то заскучал. И едва услышав, что мы едем менять его же экипаж, предложил свои услуги. Увольнялся он весной следующего года, по достижении 45 лет, и судя по всему, решил оставшееся время провести весело и ненапряженно в нашем краснофлотском Северном Париже. Оба наших старпома, не поинтересовавшись пристрастиями Стрела, очень обрадовались появлению на горизонте опытного и прожженного в северодвинских делах товарища и, без раздумий назначив того врио помощника командира, отдали все бразды хозяйственного управления экипажем в его руки.

Стрел, надо отдать ему должное, к исполнению своих обязанностей сначала подошел очень ответственно. Билеты на поезд до Архангельска были приобретены вовремя, все документы до последней бумажки подготовлены, и даже сухой паек для личного состава Стрел умудрился получить чуть ли не в двойном размере, при этом набив свой чемодан чуть ли не под завязку разнообразными консервами, что на тот момент тотального дефицита и всесоюзных продуктовых карточек было очень актуально и полезно для здоровья.

Я до этого был незнаком со Стрелом, и вообще вернулся в экипаж в самый разгар подготовки к отъезду после своего вояжа в славный город Баку. Вряд ли я очень обрадовал жену сообщением, что через несколько дней снова уезжаю на неизвестный срок, но она, уже немного привыкшая к невероятной гибкости флотского распорядка жизни, приняла это известие стоически и без лишних вопросов начала помогать собирать мне вещи.

За день до отъезда Стрел неожиданно подошел ко мне и предложил назавтра с утра убыть с ним вместе в Мурманск, чтобы оказать ему помощь в каких-то перевозочных делах в комендатуре вокзала. До сих пор гадаю, почему его выбор пал на меня, ведь знакомы мы были более чем «шапочно». Поезд у нас был где-то ближе к вечеру, и предложение меня не очень вдохновило. Но когда я узнал, что мы поедем не своим ходом, а на машине одного знакомого мичмана, нежелание трястись в кунге «КамАЗа» перевесило все неудобства раннего отъезда, и я согласился.

Утром, попрощавшись с женой и сыном, я выволок свой «тревожный» чемодан из дома, и уже через минут десять восседал на заднем сиденье «шестерки», несущейся по направлению к Мурманску. Стрел с самого утра был очень словоохотлив, много говорил, смеялся и ничуть не походил на человека, до чертиков надравшегося накануне вечером. На самом деле я только потом узнал, что некоторая бледность и высокие ораторские способности проявляются у старого офицера только после крепкого загула.