Павел Ефремов - Стоп дуть! Легкомысленные воспоминания

Ужин по всем параметрам забивает рестораны быстрого питания. Команда «Сесть!» раз пять перемежается командой «Встать!». Неправильно садимся. Неорганизованно и неоднообразно. Не по щелчку. Наконец сели. На это уходит от одной до пяти минут в зависимости от настроения начальника караула. А оно всегда не ахти. У кого на гауптвахте будет хорошее настроение? В итоге человек сто арестантов умудряются поесть минут за двадцать в несколько смен. При количестве двадцати-двадцати пяти посадочных мест в столовой. Куда там «Макдоналдсу»!

Близкое время отхода ко сну еще не говорит о том, что скоро все успокоится. После ужина — приборка. Там я научился маршировать с тазом воды в руках, поднимая ногу на полметра от земли! Наука, скажу я вам!

Вечерняя проверка производится на плацу независимо от погоды. И главное — со всеми своими вещами в руках. Ну, мыльница, там, полотенце и все остальное. Само собой, пяток раз «Разойдись-Становись!!!». Услышал свою фамилию — ори во всю мощь легких «Я!!!» и перебегай в строй напротив. Наконец сосчитали. Пора и на покой.

Теперь начинается самое занятное. Полеты на «вертолетах». «Вертолет» — это сколоченные из деревянных досок одноместные индивидуальные нары. На дневное время они убираются в узкую кладовую, на ночь, естественно, вынимаются. Камеры пусты. Только стойки для «вертолетов» да бачок с водой. По команде «Пять минут отбой!!!» толпа бросается разбирать двухметровые «вертолеты» и волочь их в свои камеры. Уморительное зрелище! Дверь-то у кладовки узкая, народ лезет, лупит этими деревяшками друг друга! Но вот, наконец, попадали в камеры, и тишина. Однако рано успокоились. Во время не уложились. И по новой! Ну, здесь хватает и трех раз. Народ с каждым днем становится все более тренированным, да и спать тоже хочется.

Но и это еще не отбой. Все улеглись, и под шинелями затлели сигареты. А курение запрещено. Начальство еще проводит пару-тройку обысков, вкатывает несколько суток ДП пойманным неудачникам за найденные окурки и спички, и только тогда наступает долгожданный сон. До пяти утра.

Пересказывать процедуру подъема смысла нет. Тот же отбой, только наоборот. Еле вставил опухшие ноги в «гады». Приборка. Завтрак. Все по той же схеме. Утренний развод. Вот тут меня и подстерегала неожиданность.

Оказывается, начфак, припомнив все мои грешки, кроме пьянки приписал в записку об аресте и нетактичное обращение со старшими по званию. А это уже неуставщина. И если по простой мальчишеской пьянке меня забрали бы работать в город, то с этим диагнозом я был обречен топать по кругу все свои десять суток.

Так и вышло. Большую часть народа разобрали и увели, а меня с горсткой таких же горемык запустили в бесконечный путь по плацу. Уже через пятнадцать минут я шел, как на ходулях. Стертые в кровь мозоли саднили и ныли. И когда с крыльца спросили, есть ли кто-нибудь пишущий пером, я не раздумывая заголосил: «Я-я-я!» Хотя писать пером я пробовал лишь пару раз.

Матрос увел меня в помещение комендантского взвода, в ленкомнату. Выложил передо мной ватман, тушь, перья. Объяснил задачу и вышел. Я же под столом потихоньку освободил ноги от «гадов». Перевел дыхание. Попробовал перо. Вроде получалось неплохо. Благо кое-какие художественные задатки у меня имелись. Не спеша вывел несколько фраз. Главное — не торопиться. Лишь бы попозже оказаться снова на плацу. Включили телевизор. Повеяло чем-то родным. На какой-то момент я расслабился и начал выводить на листе бумаги всякие мордочки. У меня, без лишнего бахвальства, неплохо получалось рисовать карикатуры. Рука сама собой вывела рисунок на арестантскую тему. Внезапно я почувствовал чье-то дыхание в затылок. Повернулся — писарь. Все, думаю, труба! Шагом марш обратно на плац! Писарь взял листок, поднес к глазам.

— Ты рисовал?

— Я.

— А еще можешь?

Я почувствовал приближение удачи.

— Могу.

— Ага, — сказал писарь и унесся за дверь. Через несколько секунд он вернулся с еще одним писарем.

— Гляди, — сказал мой работодатель и протянул второму мои художества. Тот внимательно осмотрел и кивнул.

— Что надо!

Канцеляристы обменялись взглядами. Мой писарь наклонился и очень дружелюбно обратился ко мне:

— Тебя как зовут? Паша? Послушай, нам увольняться через пару месяцев, а альбомы нарисовать некому. Помоги! У тебя здорово получается.

Идти в кабалу матросу, мне — без году офицеру, по идее, не пристало. Но ноги дороже.

— Без проблем. Сколько рисунков-то надо?

Писари снова переглянулись.

— Да штук сорок. На кальке. Мы потом обведем.

Играть так играть! Сорок рисунков на незамысловатые матросские темы я нарисовал бы дня за три, если не меньше.

— Боюсь мужики, не успею. Но постараюсь.

— А тебя на сколько суток посадили?

— На десять.

Матросы обрадовались.

— Ты главное рисуй! Остальное — не твоя забота. Обеспечим все! Никаких ДП не получишь, только сделай!

И у меня началась новая жизнь.

Писари Дима и Валера охраняли мой покой, как часовые. Конечно, распорядок дня остался у меня, как и у всех остальных губарей, но только чисто внешне. После подъема вместо приборки меня отводили в канцелярию, где я пил кофе, не таясь, выкуривал сигарету и приступал к творчеству. На третий день завтрак мне начали носить туда же, не отвлекать же от процесса. Да и пищу я стал потреблять не арестантского рациона, а с комендантской кухни. На развод я выходил чисто номинально. Вставал в строй, а через минуту по команде писаря уходил. Обедал таким же порядком, как и завтракал. Единственное, что омрачало существование, так это вечер. После ужина меня забирали не всегда. В зависимости от начальника караула. Разрешит — хорошо, не разрешит — вкушай прелести вечерней губы. А вечера проходили по одному сценарию.

На все «вертолетные» развлечения накладывалась еще и сдача караула. Караул караулу рознь. Одни — те, кто в основном с боевых кораблей, к «губарям» относились снисходительно, лишнего себе не позволяли. Выполняли свои обязанности и ничего более. А вот караулы из морской пехоты славились наибольшим садизмом, особенно разведрота. После их суточного пребывания в ранге охранников Дисциплинарный и Строевой уставы казались правилами поведения в санатории.

Ногу поднял низко — упор лежа, тридцать раз отжаться. Палубу вытер небрежно — набрать со двора грязи, вылить, убрать заново. Попробовал огрызнуться — шагом марш в одиночку, а на палубу выплеснут пару ведер с хлоркой, подыши и успокойся. И если сердобольные караульные из многих других частей позволяли втихую посмолить сигаретку, то с морпехами этот номер не проходил. О том, что и сами они могут оказаться в шкуре заключенного, они, по-моему, не задумывались.