Павел Ефремов - Стоп дуть! Легкомысленные воспоминания

— Медкнижка при себе?

— Да.

— Давай. Напишу освобождение до понедельника, а там с утра к травматологу. Дома лежать, ногу выше головы, пей аспирин и анальгин. Понимаешь, я сам окулист, а сейчас больше никого нет, даже рентгенолога. Будут к вечеру. Вот если бы у тебя глаз болел.

После госпиталя я призадумался. Запись в медкнижке была не особо устрашающая. Ее одной маловато. Решившись, я, не заходя домой, потащил бревноподобную ногу прямо домой к командиру. Командир жил на четвертом этаже, в доме на самой высокой точке поселка (в его квартиру я сам въеду четыре года спустя), пока добрался, трижды пропотел и чуть не стер зубы от боли. Позвонил. Командир открыл, оглядел с ног до головы и понял, что это не просто визит вежливости.

— Докладывай.

Я доложил, специально сгущая краски и напирая на то, что Тимоненко кладет все, что может, на мнение моего шефа, и что, мол, я иду в автономку с ними, и плевал он на мой экипаж, и. Судя по лицу командира, такие доводы на него не просто подействовали, а разъярили до крайности.

— Белов! Домой! Болеть до понедельника! Утром к врачу! Нашего лекаря я пришлю сегодня же вечером. Посылать всех тимоненковских гонцов на х…! Я приказал! Людей, бл…, они у меня отбирать будут! Выйдешь из дома — арестую! Сгною, если к кораблю ближе чем на триста метров подойдешь без моего приказа!

Домой я хромал в наипрекраснейшем настроении. Приказ начальника — закон для подчиненного (см. Строевой устав). Не выйду из дома — и точка! Командир приказал!

Дома жена схватилась за сердце, запричитала, мимоходом заметив, что уже три раза за мной прибегали с корабля. Наложив холодный компресс на пораженную конечность, я разлегся на диване, водрузил ногу на стопку подушек и начал болеть. Следующих трех визитеров от Тимоненко я отшивал уже лично, демонстрируя медкнижку и цитируя слова командира. Вечерком заглянул наш корабельный доктор Серега. Посмотрел и уверил меня, что дело и вправду серьезное. В воскресенье за мной уже не заходили. Плюнули.

Понедельник начался с попыток надеть ботинок. Хромач упрямо не лез на ногу. После серии бесплодных попыток я плюнул, надел на правую ногу дырчатый подводницкий тапок и, подволакивая ногу, побрел в поликлинику.

Врач-травматолог оказался тридцатилетней блондинкой с изумительной фигурой, в обтягивающем халатике, надетом на нижнее белье (просматривалось очень впечатляюще), и достоинствами, выпирающими откуда было возможно. Зрелище было до того завораживающее, что о ноге я как-то позабыл.

Сексапильный травматолог нежными пальчиками общупала мою лодыжку, наклоняясь так, что сквозь разрез халата я видел пол, поохала, и отправила меня на рентген. После рентгена доктор посмотрела еще влажный снимок, откинулась на стуле, закинула ногу за ногу (у меня перехватило дыхание) и с нематеринской жалостью сообщила:

— Пашенька, у тебя практически перелом лодыжки, трещина очень большая, да еще опухоль. Будем накладывать гипс. Как же ты, бедняжка, столько дней терпел? Снимай штаны!

Команду на оголение я выполнил быстро, хотя и неуклюже. Лежа на столе, обкладываемый теплым гипсом, я больше всего боялся, как бы мужское естество не проявило себя в самый ненужный момент. Предпосылки к этому были. Горячие руки сердобольной докторши летали по всей нижней части тела, задевая нужные и ненужные органы. Но этого конфуза, слава богу, не случилось, и через полчаса мою ногу упаковали в лучшем виде по самое бедро. Лишних костылей в поликлинике не оказалось, и Светлана Ивановна (так звали моего медика) вызвала машину «Скорой помощи», чтобы отвезти меня домой.

— Полежишь месячишко в гипсе, отдохнешь. Недельки через две приходи, посмотрим, — сказала на прощанье доктор и чмокнула меня в лоб.

Жена на пороге квартиры перенесла очередной удар: утром муж ушел на своих двоих, вернулся на носилках. После обеда супруга взяла в аптеке напрокат костыли и потекла новая жизнь. На три недели про меня забыли. Жена носилась по магазинам, я сидел с сыном, подложив под ногу костыль. Недели две спустя сходил в госпиталь и узнал, что гипс носить еще недели две. Мой же экипаж, по слухам, занимался обычным делом. Крутился между берегом и морем.

Идиллия закончилась ровно через неделю, и снова в воскресенье. Когда утром жена ушла за «воскресной колбасой» (непонятно почему, но в наш поселок колбасу завозили исключительно по выходным), а я, как всегда, остался с сыном, в дверь позвонили. Вдевшись в костыли, я доковылял до двери, и, не ожидая никаких засад, открыл. На пороге стоял НЭМС нашей дивизии каперанг Пантюша, собственной персоной! Когда лейтенант является к полковнику — это нормально, но если полковник к лейтенанту, то это уже что-то экстраординарное.

— Здравствуй, Павел! Как здоровье?

То, что каперанг знает, как зовут какого-то задрипанного лейтенанта первого года службы, насторожило меня еще больше.

— Ничего. Заходите.

Каперанг шагнул в прихожую.

— Видишь ли, Павел, мы люди государственные, военные. Нам приказывают — мы выполняем. Сознаешь?

— Сознаю. — Большего мне не оставалось.

— Тогда слушай! Завтра с утра в госпиталь, там все знают и объяснят. В среду уходишь в автономку с Тимоненко. Больше некому! Возражений не принимаю — это приказ! Выздоравливай!

Закрывая дверь, я прикидывал как «обрадуется» жена. Об отказе я и думать не смел. Отказываться нас не учили.

Дальше события понеслись, как на паровозе. В понедельник в госпитале сексуальная Светлана Ивановна предстала передо мной не звездой стрип-шоу, а в форме капитана медслужбы.

— Мы, Пашенька, тоже люди военные. Нам приказали — мы выполняем.

Никаких эротических видений, когда она снимала у меня гипс, почему-то не возникало. Костыли у меня отобрали, дав взамен палочку, ногу туго забинтовали и посоветовали до завтра много не ходить.

— Не обижайся. Не ты первый — не ты последний. Терпи, — посоветовала Светлана Ивановна и опять поцеловала меня в лоб.

Идти жаловаться на судьбу было некому. Мой экипаж бродил по морям, заступника-командира не было. Да и не в его силах это было. Вечером ко мне зашел Шурка Антохин, старлей, наш электрик, тоже шедший с Тимоненко, забрал мои вещи и отнес на корабль. В среду утром я попрощался с семьей и ушел сам. В 14.00 этого дня мы вышли в море. На 89 суток.

Жену с сыном вывез на Большую землю тесть. Оставшись одна с ребенком, не прожив и двух месяцев на Севере и не имея знакомых, жена совсем расклеилась и передала SOS родителям. Тесть пробил командировку в Мурманск и с блеском произвел эвакуацию. А у меня на память о первой автономке остался живой барометр — лодыжка левой ноги. Правды ради скажу, что люди в экипаже Тимоненко, несмотря на взвинченность обстановки, были что надо, и воспоминания о том походе у меня самые хорошие.