Павел Ефремов - Стоп дуть! Легкомысленные воспоминания

— Не-е-э-э… не-э-э-э болит-т-т? Памага-ал-л-ло-о таблет-т-тка?

Я спросонья лишь кивнул головой, изобразив некое подобие улыбки. Сидевший сзади Йоала спросил у него что-то, тот ответил, и между ними завязалась беседа. Апельсин что-то говорил ему, периодически кивая на меня. Потом Апельсин громко расхохотался в ответ на какую-то реплику моих задних соседей и, напевая себе что-то под нос, скрылся в глубине салона. Я снова начал засыпать, но по моему плечу аккуратно постучали. Пришлось повернуться.

— Молодой человек, анестезию не примете?

На меня глядели звезда советской эстрады Яак Йоала и его сосед. Говорил по-русски Йоала почти без акцента, а его сосед протягивал мне сосуд, в обиходе подводников обычно называемый «шильницей». В другое время я бы, наверное, с удовольствием глотнул, судя по запаху, хорошего коньяка, но сейчас я был измучен своим невыносимым зубом так, что к ведению «боевых» действий с алкоголем был не готов.

— Спасибо большое, я не хочу.

Вежливые прибалты покивали, улыбаясь, и настаивать не стали, а я снова прикрыв глаза, начал дремать. Дальше полет продолжался уже более спокойно, и моя дрема прерывалась примерно раз в двадцать минут, когда, нашептавшись и погремев «шильницей», мои соседи сзади вспоминали про меня, и, вежливо поинтересовавшись, как мой зуб, сразу предлагали выпить, а получив отказ, так же спокойно продолжали шушукаться. Когда же объявили о скорой посадке в Днепропетровске, вдруг материализовался Апельсин с весьма неожиданным и приятным подарком. Не знаю, чего уж там втемяшилось в его добродушную музыкальную башку, но ощущая свою личную причастность к моим страданиям, да еще и, подогретый высотными возлияниями, Апельсин решил оставить о себе и какую-то материально-духовную память. Он откуда-то вытащил новенькую афишу этих самых дней прибалтийской эстрады в Днепропетровске, на которой были фотографии всех участников, и за время полета собрал автографы всех присутствующих, причем расписались они на своих фотографиях. Зависнув над моим креслом, Апельсин, отмахиваясь от бортпроводницы, пытавшейся загнать его на свое место и пристегнуть к креслу, наконец, выяснил, как меня зовут, и размашисто на русском языке начертал поверх всего довольно веселенькую фразу: «Павлу на память о днях прибалтийской эстрады и его зубной боли от музыкантов Эстонии и от Мати лично». После чего здоровяк Апельсин поддался уговорам стюардессы и, основательно пожав мне руку, удалился на свое место.

В Днепропетровске вся эстрадная команда быстренько испарилась, а оставшиеся пассажиры, побродив около часа в накопителе, оказались снова в самолете. Пассажиров в Днепропетровске подсело совсем немного, и до Симферополя мы летели в практически пустом салоне.

В столицу Крыма мы прилетели около 6 часов вечера. Багажа у меня не было, только сумка и свернутая афиша. Выскочив из аэропорта, я быстренько сговорился с одним из таксистов, слонявшихся у выхода, и уже через 10 минут машина мчала меня по направлению к Севастополю. Вот тут-то снова проснулся мой зуб. Скорее всего, свою роль сыграли рытвины и ухабы, которыми сопровождался выезд моего такси по максимально укороченному маршруту из города. Уже на подъезде к Бахчисараю уровень зубной боли был даже выше, чем утром этого дня. Я только что не выл, подскакивая на каждой выбоине шоссе. Когда мы наконец подъехали к дому, я был в состоянии полной прострации, с сильно выраженным эффектом «ухода в себя». Я чуть не забыл сумку в машине, но про афишу, кинутую к заднему стеклу, забыл начисто. Так я лишился явного раритета, аналогов которому вряд ли найдется, и впоследствии даже не рассказывал об этом супруге, боясь вызвать ее карающий гнев по поводу утери такой святыни.

Дома мой внешний вид и неадекватное подергивание лица сначала вызвали у жены и тещи противоречивую реакцию: в этом они увидели признаки развившегося алкоголизма, но, узнав правду, семья успокоилась, и я в сопровождении жены срочно выехал в центральную горбольницу, где всегда круглосуточно дежурил стоматолог. Там, на мое счастье, оказалось малолюдно, и немолодой седовласый врач, осмотрев мой клык и догадавшись, что мне не сладко, обколол его анестезией, быстренько вскрыл, промыл лекарством и отправил меня домой, уверив, что поесть я смогу, а утром без промедления — к врачу. Мне снова полегчало, я даже смог запихнуть в себя несколько знаменитых тещиных куриных котлет, изготовленных в честь моего приезда, и шарахнуть с тестем несколько рюмок водки, отчего потом уснул сразу и без сновидений.

Утром всю инициативу по моему выздоровлению взяла на себя теща. Она еще работала тогда в бухгалтерии Нахимки, начисляла всему училищу зарплату, а потому пользовалась заслуженной известностью. Использовав связи по полной программе, она живенько с самого утра договорилась с тамошним стоматологом, по рассказам, сущим чародеем по части зубов, и перезвонив домой, срочно вызвала меня к 11 утра в училище. За полчаса до срока я начал движение в направлении чуждого мне по убеждениям командного училища. Жила семья моей жены в районе самой Стрелки, на ул. Надежды Островской, и ходу до КПП Нахимки, где меня ждала теща, было минут пятнадцать.

Теща встретила меня и, проводив до санчасти, вверила рукам врача, который оказался здоровенным мужиком с огромными волосатыми руками, торчащими из засученных рукавов халата. Как и все большие люди, он был добродушен и улыбчив. Пощелкав по моему зубу всевозможными инструментами, он отправил меня на рентген, а получив снимок, с широченной улыбкой констатировал, что зуба-то у меня уже и нет. Осталась только оболочка с перегнившей сердцевиной. И это надо удалять. Я обреченно согласился, хотя до этого зубы мне еще никогда не рвали, разве только в молочном детстве. Но все прошло на удивление гладко. Зуб, наверное, и правда был уже полумертвый, и вырывание клыка прошло без видимых страданий и болей. Набив рот тампонами и невнятно пробормотав слова благодарности врачу, я покинул лазарет училища и зашел отметиться к теще в бухгалтерию. Там я заслушал плановую серию охов по поводу моих страданий, был оценен группой тещиных сослуживиц на предмет соответствия меня моей жене и самостоятельно отправлен на выход.

Вырвавшись из бухгалтерии, я двинул было к КПП, но, передумав, резко взял в сторону. Вспомнив про низко-дырявый забор училища, я просек, что могу сократить дорогу домой почти вдвое, просто перепрыгнув через забор в нужном месте. Что я и отправился исполнить.

Чтобы продолжить повествование, придется сделать небольшое «лирическое» отступление. Что такое севастопольская комендантская служба тех лет, людям знающим объяснять не надо. Чернопогонная, краснопросветная диктатура с неограниченными полномочиями и отсутствием правовых рамок. Правила бал в комендатуре морская пехота, а точнее, те представители офицеров этого рода войск, которые оказались неспособны служить Родине в более тяжких условиях. Ну, по крайней мере, так нам представлялось, да и земля, как говорится, слухом полнилась. Были эти комендантские орлы как на подбор. Все «гераклы засушенные», у всех словарный запас на уровне полного собрания уставов Вооруженных сил, дополнений и пояснений к ним, и самое главное, уверенные в себе, как римские центурионы. И вот в это спаянное и спитое комендантское братство во второй половине 80-х годов проник чуждый элемент, да и к тому же совсем не морпех. А просто лейтенант. Да еще и выпускник Нахимки. А была фамилия того лейтенанта Галактионов. По ходившим слухам, курсант Галактионов умудрился жениться на дочке самого коменданта Севастополя, по любви или по расчету, не мне судить. Ну и само собой, грех было не воспользоваться такой возможностью и не остаться в славном городе Севастополе продолжать воинскую службу под крылом тестя, а не залезть на долгие годы в какую-нибудь стальную коробку на дальних рубежах Родины.