Борис Полевой - С удостоверением Правды (Из блокнота военкора)

— А где найти командный пункт бригады? — спросил я.

— Вчера он был здесь, — усмехаясь, сказал офицер, подчеркивая слово «вчера». — Вот тут, в церкви, на погосте Никола-Малица. — И он карандашом отметил эту церковь на моей новенькой карте.

Потом мне сказали, что связи с командным пунктом бригады нет с утра, что попасть туда и с севера, и с запада, и с юга, а может быть, и с востока трудно. Предупредили, что последняя обходная дорога, связывавшая штаб с Большой землей, возможно, захлопнута. Сказано было: до восстановления проводной связи туда попасть и думать нечего.

Но красная книжечка, лежавшая в кармане гимнастерки, обязывала. Я решил, что именно здесь получу материал, достойный «Правды». Мы направились вдвоем: я и корреспондент Совинформбюро Александр Евнович, военный стаж которого был на несколько дней больше моего.

В картах я разбирался тогда плохо, но места были с детства знакомые, много раз исхоженные в поисках грибов и ягод. Это дало нам, двум простофилям, возможность обойти дороги, на которых уже сидели немецкие танковые засады, и по руслу узенькой речушки Межурки незаметно добраться до штаба, находившегося фактически в окружении.

Началось с того, что часовой, неожиданно возникший из-за завьюженных кустов, скомандовал:

— Ложись!

Команда была подана на русском языке, и мы, покорно ткнувшись носом в снег, стали ждать прихода караульного начальника. Небритый сержант в танкистском шлеме, наведя на нас автомат, разрешил подняться, принял пароль, дал отзыв, просмотрел документы.

— Нам в хозяйство Ротмистрова, — сказал я.

— Пошли!

Караульный начальник указал глазами на вытоптанную в снегу узенькую стежку. В церкви царила промозглая полутьма. Угол был пробит снарядом, на полу лежал снег. Старинные своды гудели от грома близких разрывов. В боковых притворах стонали раненые, которых некуда было выносить. Люди спали у стен, прямо на полу, в изломанных позах, в каких их валила усталость. В углу под разбитой иконой охрипшим голосом выкрикивал позывные радист. За золотым кружевом уцелевших «царских врат» виднелось несколько фигур в закопченных полушубках, склонившихся над картой, лежащей на полу. Нас подвели к невысокому круглолицему человеку, у которого в петлицах можно было разглядеть три шпалы. Он рассеянно козырнул моему спутнику, экипированному по форме, потом недоверчиво окинул мой, действительно в тех условиях вызывавший подозрения костюм: штатское пальто с шалевым воротником, лыжную каскетку, болотные сапоги.

Человек с тремя шпалами долго вертел в руках новенькое удостоверение, рассматривал печать, сверял фотографию с подлинником. Наконец, убедившись, что, несмотря на нелепость нашего появления, мы те самые, за кого себя выдаем, отрекомендовался:

— Старший батальонный комиссар Шаталов.

И тут же спросил, какой черт нас сюда занес.

— Я хочу взять интервью у командира бригады полковника Ротмистрова, — сказал я как можно увереннее, как и подобает правдисту.

— Интервью? — иронически сказал комиссар. — А оружие при вас есть? Нет? Ну, знаете ли… немедленно получить оружие. Немцы же рядом. Связи с армией нет!

Потом, сидя в темном углу церкви и от нечего делать протирая части стареньких винтовок, мы с нашим новым другом молча наблюдали, как командир бригады полковник П. А. Ротмистров, невысокий ростом, неширокий в плечах человек с серым от усталости, но чисто выбритым лицом, с коротко постриженными усиками, в очках, напоминавший скорее ученого, чем военного, выслушивал рапорты, резким тенорком отдавал отрывистые приказы, кого-то распекал по телефону, кого-то переспрашивал. Он делал все это спокойно, неторопливо, как будто бы сидел где-то в кабинете, а не в алтаре сотрясаемой разрывами церквушки. Он был так занят, что мы долго не решались к нему подойти.

Наконец выдалась свободная минута. Мы двинулись к командиру. Он сидел у стола один, наклонившись, будто близоруко изучая карту. Приблизившись, мы увидели: полковник спит. Под ногой хрупнул снег. Он сразу поднял красные от усталости глаза…

— Обстановку? Зачем вам рассказывать обстановку? Выходите за дверь и увидите. И к чему все это? Отсюда не только корреспонденции послать, но и выйти нельзя. Впрочем, если угодно, записывайте!

Он положил на руки клонившуюся от усталости голову, поднял брови, чтобы не дать закрыться слипавшимся глазам, и стал диктовать тихим голосом, с трудом выговаривая каждое слово:

— Третьи сутки веду тяжелый танковый бой на рубеже село Медное — Горбатый мост. Противник — авангардная танковая группа генерала Горта в составе шестидесяти средних и легких машин — рвется по шоссе в направлении города Торжка. Его предполагаемая цель: разорвать связь между нашим и Северо-Западным фронтом. Моя цель — срезать вражеский клин на шоссе, разгромить врага. Мои наличные рилы… впрочем, это не пишите. Это не для печати. — Он снизил голос. — У меня всего девять танков. По ночам гоняю по шоссе тракторы… Понятно? Мое решение? Сражаться до конца. Все!

Через мгновение Ротмистров уже спал, положив голову на стол, прямо на карту, а еще спустя мгновение сухой, подтянутый, спокойным голосом уже снова распекал какого-то командира, оставившего несколько домов на окраине деревни, и приказывал ему отбить эти дома.

Три дня провели мы в старой церквушке, отрезанные от штаба фронта, от редакции, слушая гром бушевавшего вокруг боя. Он то удалялся, то приближался настолько, что с потолка начинала сыпаться штукатурка. Дважды немцы пробивались к самой церкви, и штабники, собрав оружие и гранаты, занимали оборону среди могильных камней. Тем временем девять последних танков, находившихся под командой полковника Ротмистрова, ловко маневрируя по шоссе, постепенно разгромили шестьдесят неприятельских. Генерал Горт со своей группой был разбит. Он отполз за Волгу, преследуемый перешедшей в наступление пехотой. Неприятельский клин, нацеленный на стык фронтов, был подрезан под самое основание. Я послал тогда с фронта первую корреспонденцию, которая так и была озаглавлена: «Крушение генерала Горта». Эта корреспонденция не была напечатана, так как в то время на Калининском фронте готовился переход к большому наступлению, и нам, газетчикам, не следовало, естественно, привлекать к этому фронту внимание неприятельских штабов.

Вторая корреспонденция для «Правды» писалась уже в иных условиях. Потом были и третья, и десятая, и двадцатая…

Теперь, много лет спустя, литератору, путешествующему по западным странам, частенько задают вопрос:

— Какое из ваших произведений вам больше всего нравится? Каким вы особенно гордитесь?

— Нравится — это одно, а вот когда меня спрашивают, каким из моих произведений я наиболее горжусь, я называю не романы, не повести, а обычную военную корреспонденцию, напечатанную в «Правде» в мае 1945 года под простым, незатейливым заглавием «Освобождение Праги». Этот репортаж не блещет особыми литературными достоинствами. Он, может быть, даже рыхловат и сух. И тем не менее я по-настоящему горжусь этим моим последним военным репортажем.