Серафим Сабуров - Всегда солдат

Поравнявшись с Губановой, я окликнул ее и поднял руку. Отыскав меня глазами, Анна Александровна сошла на мостовую и зашагала рядом с нашей шеренгой. Я передал ей привет от своих друзей и указал на [54] них рукой. Она кивнула головой и печально улыбнулась.

На одном из поворотов Губанова остановилась, помахала нам и, шагнув на тротуар, затерялась в толпе.

Оставшийся путь до сборного пункта мы шли молча.

Последняя встреча с Анной Александровной очень взволновала и растрогала меня. В тот момент я словно почувствовал прилив сил, увереннее, чем раньше, заглянул в будущее. Почему? Да потому, что понял: с помощью таких Губановых (а их, конечно, много на нашей земле!) можно выстоять в любой беде…

На территории сборного пункта каждому пленному выдавали буханку черствого эрзац-хлеба - наш этапный паек до Констанцы.

В раздаче хлеба гитлеровцам усердно помогали полицейские. На одного из них я обратил особое внимание. Что-то в его фигуре показалось очень знакомым.

- Неужели Быков? - невольно вырвалось у меня.

- Ты чего? - удивился Клементьев.

- Глянь туда, на того полицая!

- Елки зеленые, да это же Мишка! - вскрикнул Виктор.

Услышав свое имя, Быков вздрогнул и воровато посмотрел в нашу сторону. За месяц, что мы не виделись, он раздобрел. На Быкове были хромовые ботинки, черные брюки навыпуск и гимнастерка, подпоясанная широким ремнем.

- Приоделся, гад! - нарочито громко сказал Виктор Клементьев.

Быков молчал и быстро, не глядя на пленных, выдавал хлеб. Руки его дрожали, на щеках выступили красные пятна.

- Не потерял еще совесть? - спросил Виктор, когда мы поравнялись со столом, за которым стоял Быков. - Убить тебя мало, сволочь такую!

- Товарищи, - шепнул Быков, - я потом…

- Това-арищи?! - саркастически протянул Клементьев. - Не для тебя это слово! - Он рванул из рук Быкова буханку и быстро, видимо боясь самого себя, отошел от стола.

Гнев душил и меня. Но я сдержался и спокойно сказал: [55]

- Как же так, Быков? Выходит, прав был Виноградов… За лишний кусок продался!

- Потом. Потом все объясню. А пока иди.

Через час Быков действительно нашел меня и отвел в сторону.

- Чего тебе? - грубо спросил я. - Выкладывай быстро, в чем дело? Сам понимаешь, не тоже мне на виду у всех балакать с полицейским.

- Ну и полицейский! Ну и что! - вызывающе выпалил Быков. - А что, прикажешь с голоду подыхать? Я, что ли… - он оборвал фразу на полуслове и умолк.

- Договаривай, раз уж начал.

- Пойми, Серафим. Ведь безвыходное положение у нас. Думаешь мне легко? Не за кусок хлеба я продался. И вообще не продавался.

Я чувствовал, что Быков на ходу выдумывает себе оправдание, но не мог предугадать, куда он повернет, и выжидательно молчал.

- Какой я полицейский! Только так, форма!

- Ты ближе к делу.

- В общем, я задумал бежать. Но хочу наверняка, потому и согласился на это. - Михаил кивнул на повязку полицейского, прикрепленную к рукаву гимнастерки. - Нам разрешают свободно выходить в город.

- И ты уже выходил?

- Да, - ответил Быков и тут же осекся, сообразив, что попал впросак.

- Так почему не сбежал? Может, опять хотел наверняка?… Перед этим тебе требовался свободный выход из лагеря. Теперь - запас продуктов на всю дорогу. А потом персональная машина понадобится?

- Не смейся…

- И на думаю! Смеются над смешным. А твой поступок - самая натуральная подлость. Сегодня - в полицейских, а завтра дадут тебе оружие и пошлют на фронт. Вот чем это пахнет! Командир, старший лейтенант! Но еще не поздно…

Быков вздрогнул, насторожился. Мне показалось, что он ждет совета, помощи, и я уже мягче сказал:

- Не один ты, Миша, в таком положении. Ну, оступился, не выдержал… Так ведь на ошибках учатся. Скинь эту гадость, - я ткнул пальцем в его повязку на рукаве, - и возвращайся к нам. До Николаева [56] шестьдесят километров. Где-нибудь подвернется случай, сбежим!

- Подумаю, - вяло ответил Быков, не сообразив, что этим выдал себя с головой.

Я круто повернулся и зашагал прочь. Человеку предлагают побег, свободу, возвращение в армию! А он - подумаю… Точно речь идет о торговой сделке.

- Постой, Серафим! - крикнул Быков.

Я ускорил шаг. Он догнал меня, загородил дорогу.

- На вот, - и стал совать буханку хлеба.

Я оттолкнул Быкова и негромко, вложив в слово всю ненависть, которая накопилась за мучительные месяцы плена, произнес:

- Уйди!

- Ну и черт с вами со всеми!

Быков размахнулся и швырнул на землю буханку. К ней тотчас бросилось несколько пленных. Я оттолкнул хлеб ногой и злобно посмотрел на людей. Наверное мой вид не предвещал ничего хорошего. Пленные остановились.

- Если твоя, - произнес кто-то, - бери. Мы думали…

- Нет, не моя! Вот этого, - я показал на стоявшего поодаль Быкова. - Подачка от предателя. Кто желает?

Лагерники потупились.

- Тогда совсем другое дело, - услышал я. - Дави эту пакость, чтобы не смущала людей.

Я наступил на хлеб. Буханка сплющилась. Я поддел ее ногой и швырнул в сторону Быкова. Рассыпаясь в воздухе, грязные куски плюхнулись у самых его ног. В глазах пленных мелькнул голодный, жадный блеск, но никто не тронулся с места.

В этот момент раздалась команда, и мы, выстроившись по четыре в ряд, покинули сборный пункт.

Впереди была чужбина, был плен без проблеска надежды на побег.

«Нет! - сказал себе я. - Бежать надо до того, как прибудем в Николаев. Лучше пуля в спину, но только здесь, на своей земле».

Растянувшись почти на полтора километра, наша колонна начала марш к Николаеву. До полудня было [57] еще далеко, но жара уже давала себя знать. На небе ни облачка. Сухой, обжигающий ветер осыпал нас горячей пылью.

Мы внимательно присматривались к румынским конвоирам. Их было немного на пять тысяч человек. В хвосте колонны шли двое. Один напомнил мне гестаповца Карла. Маленького роста, кривоногий, с длинными жилистыми руками и низким угреватым лбом, он очень походил на гориллу. Я подумал, что и характер у него наверное, под стать облику. И не ошибся.

Где- то на десятом километре пути из колонны выбежал пленный. Расстегивая на ходу ремень, он направился к кювету. Намерения его были ясны. По этому поводу кто-то даже пошутил, раздался дружный смех. И в тот же миг сухо и коротко протрещала автоматная очередь. Несчастный вскинул голову, изогнулся и медленно повалился.

Пленного убил гориллоподобный конвоир. Его напарник осуждающе покачал головой и что-то произнес. В ответ последовала брань. Это я понял по интонации.

- Этот гад не промахнется, - отметил Вязанкин.

Через тридцать километров объявили привал. Колонна свернула в сторону, расположилась на отдых. От жары меня разморило, и я заснул. Незадолго до этого нам повстречался в степи одиноко стоявший ангар. Он напомнил недалекое прошлое. Должно быть, поэтому мне приснился аэроклубовский подмосковный аэродром.