Серафим Сабуров - Всегда солдат

Клементьев так взглянул на Сергея, что тот испуганно подался назад.

- Да чего говорить с ним. Совсем ведь малец, - сочувственно произнес кто-то рядом. - В его возрасте у меня музыка в желудке никогда не замолкала. Трескал за обе щеки. Мать только охала: «И куда в тебя столько лезет!» А стал постарше, такую ряжку отрастил, что в три дня невозможно было обцеловать.

- Оно и видно, битюг битюгом!

- Не-е, сдал малость на таком довольствии. Раньше бы посмотрели! Один пушку ворочал. Мой командир так и говорил: «Запасная тягловая сила».

- Шагом марш! - раздалась команда на русском языке.

Колонна зашевелилась и потянулась к лагерю.

- Ну-ка, малец, - позвал Виктор Сергея, - получай прибавку на рост. - И протянул половину буханочки. - Перед нами попляши, если хочешь. А перед гадами не смей! И не ищи среди них добрых. Эта подачка не доброта, а издевательство над нашим достоинством, честью… Видел траншею за бараками?

- Да.

- Она тоже - от такой «доброты». От этой доброты земля наша кровью пропиталась… И еще: держи голову выше, не гни ее перед мразью! [90]

Отчаянный поступок

На другой день мы не вышли на работу.

- Там скорее загнешься, - сказал Клементьев, - а надежды на побег никакой.

Я согласился. Да и чувствовали мы себя неважно. Ночь провели на воздухе. В бараке не нашлось свободных мест. Добрая треть рабочего батальона оказалась в нашем положении. Нам еще повезло - мы сумели втиснуться между спящими и легли у самой стенки барака.

Среди ночи неожиданно посвежело, заполыхали зарницы, глухо зарокотал гром. Деваться все равно было некуда, и мы остались на своих местах.

- Может, минует, - сквозь дрему произнес Виктор.

Я промолчал.

Гром приближался. Все чаще сверкали молнии, распарывая своими иглами горизонт. Свет их вырывал из тьмы клубящиеся края зловещих облаков, ряды колючей проволоки, сторожевые вышки, грязные стены бараков и продрогших изможденных пленных, отдававших жалкие остатки своего тепла остывшей земле.

Правее могильным провалом зияла свежевырытая траншея. Доносился сладковатый, тошнотворный запах разлагающихся трупов. В отблесках молний я иногда различал торчащие из земли головы и руки со скрюченными пальцами. И тогда казалось, что мертвецы вылезают из гигантской могилы и безмолвно взывают к живым.

А с востока нарастал шум. Если бы это был шум боя! Но фронт проходил далеко и с каждым днем отодвигался все дальше.

Шум приблизился. Запахло сырой землей. Первые капли упали мне на лицо, на ладони. Эти капли были похожи на слезы, на трудные, нечеловеческие слезы, которые я иногда замечал в глазах товарищей по плену.

Я подставил лицо под дождь и лежал не шевелясь. Дождь усилился и наконец хлынул на землю шуршащим, как шелк, потоком. Но никто не вскочил, не поднялся. [91] Люди только плотнее вжались друг в друга, стараясь не пропустить влагу под себя.

Так мы пролежали до рассвета, а утром долго согревались, бегая вокруг барака.

В тот день по лагерю разнесся слух, что для уборки урожая в немецких экономиях не сегодня-завтра начнут набирать пленных. Я и Виктор решили любыми путями попасть в первую партию. Но события повернулись иначе. Вечером у меня начался сильный кашель, подскочила температура. Меня кидало из стороны в сторону, как во время шторма на палубе корабля. В таком виде нечего было и думать появляться на глаза гитлеровцам.

С большим трудом Клементьев разыскал в глубине барака два места: соседи так потеснились, что ноги одного оказались на груди другого. Виктор буквально по соломинке натаскал мне тоненькую подстилку. Несколько дней я отлеживался, выходил только за получением баланды и хлеба. Полицай, давно приметивший меня, часто наведывался в барак и осведомлялся:

- Как там доходяга Сабуров? Не дошел?

- Жив, - угрюмо отвечал Виктор.

- Ничего, к утру дойдет, - обещал полицай и удалялся.

Если он не заставал меня в бараке, то отыскивал в очереди за едой.

- А ну, красавчик, - кричал еще издали полицай, - дай я на тебя полюбуюсь. Парень ты симпатичный и гордый. Жаль с таким расставаться. Как, хлопцы, верно я говорю?

Пленные молчали и отводили глаза. Иногда из толпы раздавался голос:

- Зато с тобой, шкура, не жалко будет расстаться! Но оскорбления не трогали нашего полицая.

- Так-так, - спокойно отвечал он. - Шкура, значит? Доберусь я до вас, горлопанов. Мне все равно, кто кричал. Всем вам обеспечена коммунальная квартира за бараками!

Прошло несколько дней, как я слег. Однажды сказал Виктору:

- Брось ты меня и уходи, пока не поздно.

- Идиот безмозглый, - добродушно выругался Клементьев. - Ты понимаешь, что говоришь! В другое [92] время за такие слова я бы тебя просто прибил. И был бы прав.

- Ладно, прав… тысячу раз прав, - успокоил я друга. - Спасибо.

- То-то! - и Виктор погладил мой влажный от испарины лоб.

К концу недели температура спала, я почувствовал себя значительно лучше. В понедельник мы оба уже «дежурили» у ворот лагеря.

Нам повезло. Часа через полтора к воротам подъехал в тарантасе немец в штатском. Это был владелец экономии. Ему требовалось пятьдесят пленных.

Впереди нас стояло человек тридцать.

- Кажется, наше дело в шляпе, Виктор. Нам бы только вырваться отсюда…

Полицай построил нас в колонну по три в ряд. Начался осмотр. Хозяин экономии, крупный упитанный человек с большими руками, покрытыми рыжим пухом, сам отбирал будущих работников. Каждого кандидата он ощупывал с ног до головы, пробовал мускулатуру, сильными узловатыми пальцами оттягивал вниз подбородок и, пригибаясь, заглядывал в рот.

Если пленный отвечал требованиям, владелец экономии коротко бросал: «Gut». Через час в группе счастливцев оказался и Виктор.

Настала моя очередь. Быстро, точно обыскивая, немец обшарил пальцами мое тело, потом вдруг приподнял меня и опустил на место. Голова у меня закружилась, я качнулся, едва удержавшись на ногах.

Хозяин экономии сплюнул сквозь зубы и отрицательно мотнул головой.

- Прочь! - тут же приказал солдат.

Я не трогался с места.

- Прочь! - пролаял гитлеровец и больно ткнул меня сапогом пониже спины.

Я отошел и, улучив момент, снова пристроился к очереди. Дежурный полицай заметил эту уловку и отогнал меня плеткой. Отбежав подальше, я стал наблюдать за происходящим. Из партии отобранных в экономию выскочил Виктор, но ему тотчас преградили дорогу. Клементьев что-то быстро говорил, указывая на меня. Гитлеровец, упираясь дулом автомата в грудь Клементьеву, теснил его назад. [93]

Подошло еще несколько конвоиров. Счастливцев, попавших в число пятидесяти, вывели из лагеря. Виктор успел помахать рукой.

- Проща-ай - донеслось до меня.

- Прощай, друг, - прошептал я и быстро отвернулся. Меня душили слезы.