Серафим Сабуров - Всегда солдат

Ослабевшие от голода люди быстро уставали, часто присаживались отдыхать, и тогда по всей площадке неслось:

- Рус, работа!…

Прошло две недели. Погода ухудшилась. Похолодало. Все чаще стал накрапывать дождик. Непосильный труд выматывал нас до предела. [97]

- Знаешь, - сказал я как-то Ивану. - Медленно загибаться здесь не желаю. Время уходит, а мы чего-то ждем. Надо действовать, пока не пришла зима. Где хочешь раздобудь мне ватник, а себе гражданскую одежду.

- Пробовал, - уныло отозвался Ваня, - ничего не получается… Полицаи зорко следят, чтобы жители не передавали нам одежду. Видимо, знают, чем это оборачивается.

- Тогда рискнем так, как есть. В пути оденемся. Не в первом, так втором или третьем доме найдем обноски.

- Подождем еще малость. Среди полицаев новенький появился, парнишка лет семнадцати. Кажется, он еще не успел испортиться. Попробую к нему подъехать.

Через день Ваня с гордостью сказал мне:

- Кажись, поддается агитации и пропаганде, - и довольно потер руки. - Потерпи, Серафим. Где наша не пропадала!

Но неожиданно все изменилось.

Однажды мы задержались в лесу до потемок. Машины почему-то не вернулись, и мы двинулись в город пешком. Как всегда, у ворот школы, где размещался лагерь, толпились с передачами лебединцы. Два полицая пересчитывали пленных. Я уже входил за ограду, когда сзади раздался исступленный вопль:

- Гри-иша!!

В тот же миг теплые дрожащие руки обвились вокруг моей шеи и кто-то тяжело прижался к спине. Я обернулся. По смуглому лицу незнакомой пожилой женщины катились крупные слезы. В глазах ее - - боль и затаенное ожидание радости, счастья.

- Вы ошиблись, - тихо сказал я.

Женщина подняла невыразимо печальное лицо.

- Сыночек, - прошептала она, - и сама вижу, что обозналась. Но пусть будет так. Может, и моего Гришу также обласкает чужая мать…

К нам подошел конвоир и спросил, кивнув на женщину:

- Матка?

Я растерянно молчал. [98]

- Да, да, это мой сын! - взахлеб заговорила женщина, с надеждой и мольбой глядя прямо в глаза гитлеровцу.

* * *

Я долго не мог поверить своему счастью: меня временно отпустили «домой», предварительно записав адрес «родителей»…

Елизавета Григорьевна Головенко жила в двухэтажном домике недалеко от центра города.

- Ну, вот мы и дома… Милости просим! - она вошла в парадное и пропустила меня вперед.

- Лиза, ты? - раздался из комнаты мужской голос.

В прихожей появился хозяин. Увидев меня, он остановился и вопросительно посмотрел на жену.

- Мой муж, знакомьтесь.

С некоторой неуверенностью Головенко протянул руку.

- Александр Игнатьевич.

- Серафим Петрович.

- Саша, это пленный, из той партии, что месяц назад прибыла в Лебедин.

- Вот как, - Головенко пожевал губами. - Что ж, гостем будет.

- Долгим гостем, - сказала Елизавета Григорьевна. - Я, Саша, по ошибке приняла его за нашего Гришу. - Женщина вздохнула. - Так похож…

От топившейся печки (прихожая одновременно служила и кухней) потянуло теплом. Я зябко поежился и надолго раскашлялся.

- Вы совсем хворый! - воскликнула Елизавета Григорьевна. - Проходите быстрее в комнату.

- Да на мне пуд грязи и насекомые могут быть…

- Отмоем. Ты, Саша, займись его внешностью, а я воды согрею. Муж у меня на все руки мастер, и даже домашний парикмахер…

Я с наслаждением мылся горячей водой, от которой давно отвык. В последний раз был в бане одиннадцать месяцев назад. Всей эскадрильей мы ездили тогда в Балаклаву. Как давно это было!

Мне казалось, что с тех пор прошла целая вечность. Да так оно и было для меня. Можно прожить пятьдесят [99] лет и не заметить, как они пролетели. Иногда же один год равен целой жизни. Все зависит от того, каким содержанием он наполнен. У меня этот год был насыщен ненавистью и борьбой, борьбой и ненавистью. Я пробуждался и засыпал с единственной мыслью - выстоять в поединке со смертью, который начался допросом в гитлеровской комендатуре Бахчисарая. Поединок этот еще идет и неизвестно, сколько продлится. Но я твердо знал - борьба закончится с моим последним вздохом. Что бы ни случилось, я не забуду дорогу на восток, к фронту, не расстанусь с мыслью вернуться в строй.

Только бы пройти эту теряющуюся в бесконечности дорогу, только бы вновь очутиться в кабине боевого самолета! Тогда и смерть не страшна…

Вечером я долго рассказывал супругам Головенко о жизни в лагерях и на этапах, о неудавшемся побеге. Говорил не только для них, но и для себя. Вспоминая, переоценивал свои поступки, подытоживал пережитое. Очная ставка, которую я устроил себе с собственной совестью, кончилась благополучно. Беспокоила меня только последняя нелепая выходка, благодаря которой я вырвался из Полтавского лагеря. Она и сейчас саднит, эта болячка…

Тени от керосиновой лампы плотно лежали на стенах и потолке. Ночь льнула к окнам. Резкая глубокая морщина легла над переносицей Александра Игнатьевича. Елизавета Григорьевна мяла в руке мокрый носовой платок.

- Неужели и мой Гриша где-нибудь сейчас вот так мучается? - едва слышно произнесла она.

Александр Игнатьевич долгим взглядом посмотрел в окно, сощурился и задумчиво произнес:

- Поймут ли люди будущего то, что сейчас происходит на земле? Оценят ли наши муки? - Он помолчал и сам себе ответил: - Должны понять и оценить. Любовь к Родине, мужество и героизм нетленны… Что же вы, Серафим Петрович, дальше думаете делать?

- Бежать, - коротко ответил я.

- В таком состоянии! - встрепенулась Елизавета Григорьевна. - Вам необходимо подлечиться!

Я горько усмехнулся. [100]

- Где? Может, фашисты санаторий для пленных открыли?

- Санаторий не санаторий, а подлечить мы вас, пожалуй, сможем, - сказал Александр Игнатьевич. - Так ведь, Лиза?

Жена кивнула, набросила шаль и молча ушла.

- У нее знакомства в городской больнице, - пояснил Головенко.

- А гитлеровцы? - забеспокоился я. - Как скрыть от них?

- Что-нибудь придумаем.

Елизавета Григорьевна вернулась примерно через час.

- Идемте, - взволнованно сказала она, - я договорилась с дежурным врачом. Поместят вас в терапевтическом.

Задание

Больница находилась на окраине Лебедина. Окна моей палаты выходили как раз на ту дорогу, по которой пленных возили на лесозаготовки. Сразу за дорогой начинался густой лес. Машинально я отметил про себя, что в случае побега будет нетрудно скрыться.

Спал очень крепко и проснулся, когда начался врачебный обход. Лечащий врач спросил обо мне у сестры Веры Сергеевны.

Она что- то быстро зашептала, а Константин Иванович (так звали лечащего врача) согласно закивал головой.

Доктор тщательно прослушал и осмотрел меня.

Вскоре в палате появилась Елизавета Григорьевна. По тому, как тепло он встретил мою знакомую, нетрудно было догадаться, что они хорошие друзья.