Инна Соболева - Великие князья Дома Романовых

Поскольку я не буду касаться жизни и дел Павла-императора, за подтверждением сказанного любознательный читатель может обратиться к подробным, тщательно документированным трудам многих историков и писателей, которых привлекала противоречивая личность сына Екатерины Великой. Назову только самые полные и подробные исследования: «Император Павел I» Н. Шильдера, «Сын великой Екатерины» К. Валишевского, «Павел I» А. Пескова, «Убийство Павла I» К. Грюнвальда, «Павел Первый» А. Труайя.

Я же попытаюсь сделать то, что эти уважаемые авторы, по-видимому, не считали важным и интересным: проанализировать, как, когда и почему зарождались и крепли или, наоборот, стирались противоречивые свойства характера Павла Петровича.

Великий князь Павел Петрович в детстве.

Уязвленная тем, что мальчик боится и ее, обожающую его двоюродную бабку, Елизавета Петровна наконец отстранила от Павла безграмотных нянек и приставила к нему людей, которые, как ей казалось, сумеют воспитать из него настоящего мужчину. Первым был Федор Дмитриевич Бехтеев, посредственный дипломат, несколько лет прослуживший в русском посольстве в Париже. Был он человеком порядочным, но психологом и педагогом никудышным. Именно он развил в своем подопечном черты, которые мудрый наставник постарался бы подавить: страсть к формальной стороне военного дела (похоже, врожденную) и ту чрезмерную важность и заносчивость, которая сразу бросилась в глаза Фридриху Великому.

Бехтеев выдумал для мальчика азбуку, в которой буквы изображались в виде солдатиков. Но больше всего, пожалуй, навредила Павлу газета, которую печатал наставник. В ней он помещал придуманные им самим «отклики» на поведение великого князя. В них одобрение соседствовало с порицанием, но было очевидно, что все сделанное или сказанное Павлом становится незамедлительно известно во всех концах света, мальчик уверовал, что внимание всего мира приковано к каждому его слову и поступку, и возомнил себя центром вселенной. В плену этого заблуждения он будет пребывать до конца дней. И его эгоцентризм, и многие его обиды и разочарования, в том числе постоянные обиды на мать, будут основываться именно на этом заблуждении.

Наступил момент, когда даже Елизавете Петровне стало ясно, что воспитывать будущего наследника должен человек более дальновидный и просвещенный, и она назначает на пост главного воспитателя «русского вольтерьянца» Никиту Ивановича Панина. В нем многие видят некое исчадие ада и именно ему приписывают вину за сложные отношения, сложившиеся между его воспитанником и Екатериной. Но это мнение слишком поверхностно. Панин – сибарит? Да. Развратник? Да. Интриган? Да, и еще раз да. Но он европейски образован и не чужд ответственности за доверенное ему дело. В его пространной записке, предлагающей план воспитания наследника, нашлось место всему, что необходимо будущему монарху: и изучению наук, и заботе о физическом и нравственном здоровье, и намерению пользоваться даже играми для того, чтобы направлять мальчика к добру.

Учителей Панин подобрал для своего подопечного тоже вполне достойных: математике его обучал немецкий профессор Эпинус, немецкой и французской литературе – бывший профессор Страсбургского университета Анри Николаи и довольно популярный в то время писатель Франсуа Лаферье, а уж лучшего преподавателя богословия, чем архимандрит Платон (будущий митрополит), найти было просто невозможно.

Поначалу Екатерина, получив наконец доступ к воспитанию сына, хотела заменить Панина одним из самых блистательных энциклопедистов Жаном Лероном Д’Аламбером. Но знаменитый француз, прочитав манифест о смерти Петра III от геморроидальной колики, отказался от лестного предложения, написав, что страдает той же болезнью, а, судя по всему, климат России для таких больных опасен. Екатерина обратилась к Дидро, к Мармонтелю, но и они последовали примеру Д’Аламбера… Так что пришлось довольствоваться тем, что было.

Зато Панин приглашает к Павлу молодого учителя Семена Порошина. Этому человеку мы обязаны весьма занимательными наблюдениями за жизнью наследника и становлением его характера. Это он описал несколько эпизодов, которые должны были заставить окружающих серьезно задуматься о психическом здоровье ребенка. Когда Порошин сообщил Павлу о кончине Ломоносова, мальчик с брезгливой гримасой заявил: «Что о дураке жалеть, казну только разорял и ничего не сделал!» И никто не попытался оспорить это категорическое суждение! Но когда через некоторое время тот же Порошин прочитал ученику Пятую оду Ломоносова, Павел воскликнул: «Ужасть как хорошо! Это наш Волтер!» Такая резкая смена оценок была очевидным свидетельством нестабильности психики. Это беспокоило. Но не настолько, чтобы принимать меры.

Митрополит Платон, один из самых выдающихся епископов Русской православной церкви того времени, имел на Павла серьезное сдерживающее влияние, но он не мог постоянно водить наследника за руку… Владыка Платон вспоминал, что Павел всю свою жизнь «увлекался идеями, непосильными для него. Еще ребенком он был полон мыслей, чувств и честолюбивых мечтаний, которых его мозг не мог переработать… На него с детства смотрели, как на взрослого, и благодаря Порошину, он никогда не забывал, что по своему рождению и призванию он человек единственный в своем роде, – будущий царь! Десятилетним мальчиком он уже высказывал обо всем свое решительное мнение, принимал тон азиатского деспота, не задумываясь, раздавал направо и налево похвалы, порицания, презрение – в особенности последнее. Он усвоил себе роль сурового цензора по отношению к правительству своей страны, раздражался от нетерпения, что не имеет власти его изменить, и засыпал над своей ученической тетрадью со словами: „я царствую!“»

В этом свидетельстве – все будущее Павла Петровича, все, что приведет его к краху.

Однажды, присутствуя на премьере спектакля «Ученые женщины», мальчик вознегодовал по поводу того, что публика аплодирует актерам без его, великого князя Павла, повеления. Вернувшись во дворец, десятилетний мальчик заявил: «Вперед я выпрошу, чтобы тех можно было высылать вон, кои начнут при мне хлопать, когда я не хлопаю. Это против благопристойности». Екатерина, естественно, не выполнила просьбу сына, но и не придала ей того значения, какое стоило бы: мальчик определенно страдал манией величия. Именно это станет одной из главных причин и его все ухудшающихся отношений с матерью, и вообще почти всех его будущих бед. Но этот упрек в адрес матери справедлив только в том случае, если Екатерина знала о странностях поведения сына. Ведь «Записок» Порошина она наверняка читать не могла, а решались ли ей докладывать о происходящем? Допускаю, что не докладывали: опасались обеспокоить, боялись гнева.