Инна Соболева - Великие князья Дома Романовых

Но совершенно особенное ее положение при дворе, положение скорее члена царского семейства, чем подданной, началось после убийства Павла. В ту памятную ночь в Михайловском замке все растерялись: Мария Федоровна истерически кричала, что хочет царствовать, Александр дрожал от ужаса, Константин не мог поверить случившемуся. Не растерялась одна Ливен. С невозмутимым хладнокровием разбудила она своих воспитанниц и воспитанников: Марию, Екатерину, Анну, Николая и Михаила; одела их, велела заложить карету, потребовала военный конвой (даже в момент всеобщей неразберихи ее не посмели ослушаться) и под прикрытием конвоя отвезла детей в Зимний дворец, куда в ту же ночь было перенесено пребывание двора. Благодаря самообладанию Шарлотты Карловны дети не стали свидетелями событий, которые могли нанести непоправимый вред их неокрепшим душам.

Ее поступок оценили все. Великие княжны целовали ей руку – честь невиданная: им полагалось целовать только руки императриц. А когда Шарлотта Карловна целовала руку вдовствующей императрицы, Мария Федоровна делала вид, что хочет поцеловать руку графини, но та спешила свою руку отдернуть. Язвительные придворные потешались этими регулярно повторяющимися сценами. Потешались, разумеется, молча, сохраняя выражение преданности и умиления.

С питомцами своими гувернантка нимало не церемонилась. Больше всех доставалось Николаю Павловичу. Перед вступлением на престол он командовал гвардейским корпусом и был ненавидим офицерами. Тайно. Первой открыто сказать об этом осмелилась Шарлотта Карловна: «Николай, вы делаете только глупости! Вас все ненавидят». Трудно представить, чтобы он кому-то простил такие слова. Ей – простил…

Когда убили Павла Петровича, Николаю шел пятый год. Он не мог осознать вполне того, что произошло, но смутные ощущения чего-то страшного, непоправимого сохранил на всю жизнь. Скорее в душе, чем в памяти. Отсутствия отца он не почувствовать не мог: тот почти каждый день навещал детей (Николая, Анну и Михаила) на их половине, играл с ними, был ласков, иначе как «мои овечки, мои барашки» малышей не называл. Особенно нежен был с Николаем. Это неожиданно и странно, если знать о том, что не считал мальчика своим сыном. Что доподлинно известно из письма императора Федору Васильевичу Ростопчину: «…Александр, Константин и Александра – мои кровные дети. Прочие же?.. Бог весть!.. Мудрено, покончив с женщиной все общее в жизни, иметь от нее детей. В горячности моей я начертал манифест о признании сына моего Николая незаконным, но Безбородко (канцлер, князь Александр Андреевич Безбородко. – И. С. ) умолил меня не оглашать его. Но все же Николая я мыслю отправить в Вюртемберг, к „дядям“ (братьям Марии Федоровны. – И. С. ) с глаз моих: гоф-фурьерский ублюдок не должен быть в роли российского великого князя – завидная судьба!.. Дражайший граф, письмо это должно остаться между нами. Натура требует исповеди и от этого становится легче жить и царствовать. Пребываю к Вам благосклонный Павел».

Император Николай Павлович.

Интересный человек Федор Васильевич… Он будто притягивает документы, хранящие роковые тайны российской истории (и это письмо, и записка Алексея Орлова императрице Екатерине об убийстве Петра III). Именно благодаря его неумению (или нежеланию) хранить секреты, они становятся достоянием историков. Современники не слишком восторженно отзывались о графе Ростопчине, но мы-то можем быть ему только благодарны.

Итак, императору было известно о связи его добропорядочнейшей супруги с гоф-фурьером Данилой Бабкиным (гоф-фурьер – придворный чиновник в весьма невысоком чине 8-го класса. – И. С .), от которого она родила сначала Анну, которая со временем станет королевой Нидерландов, потом – Николая. Казалось бы, незаконным детям суждено натерпеться обид от вздорного, несдержанного императора. А он с ними так добр, так ласков: дети-то ни в чем не виноваты. Наверное, он не мог забыть свое детство. Он был никому не нужен! Он так страдал… Малыши не должны повторить его судьбу!

Тех, кто с искренней любовью заботится о детях, Павел ценит особенно. Няне-львице он не только позволяет сидеть в своем присутствии, не только попросту с нею беседует, но сам поднимает с полу упавшие из рук ребенка или няни игрушки. Об этом с удивлением и умилением вспоминают все мемуаристы.

В отношениях с Марией Федоровной ничего подобного и представить невозможно. С нянями и гувернантками она холодна, взыскательна, высокомерна. Не допускает, чтобы в ее присутствии сидели, чтобы задавали ей вопросы или, упаси Бог, высказывали свое мнение. Даже Лайон вынуждена стоять перед ней навытяжку, держа на руках тяжеленного Николая. Хорошо хоть заходила матушка к детям всего на несколько минут, не задерживалась. Когда она удалялась, не только няни, но и дети облегченно вздыхали: им трудно было радоваться присутствию женщины, которая вела себя не как любящая мать, а как суровая монархиня, при виде которой они должны были чувствовать страх и почтение. И чувствовали. А любили – мисс Лайон…

Соблюдать придворный этикет, столь дорогой сердцу Марии Федоровны, Николай начал уже на втором году жизни. Малышу, еще не вполне твердо державшемуся на ногах, пришлось участвовать в танцах (с сестрой Анной он танцевал польского) во время торжеств по поводу рождения младшего брата, великого князя Михаила. Четырех с небольшим лет от роду будущий император Николай I присутствовал на коронации своего старшего брата Александра и выдержал без капризов весь долгий, утомительный даже для взрослых ритуал.

Когда Николаю минуло пять лет, брат подарил ему лошадь, на которой малыш без труда научился ездить верхом. Первой его игрушкой стало деревянное ружье. Но, по его собственному признанию, сделанному много лет спустя, никогда в жизни не получал он лучшего подарка, чем маленькая комнатная собачка, с которой всю ее жизнь не расставался.

К сожалению, светлые впечатления раннего детства были частью затемнены, а частью и вовсе стерты впечатлениями более поздними. А эти впечатления были безрадостны.

Еще при жизни Павла I главный надзор за воспитанием великого князя Николая был поручен бывшему начальнику I-го кадетского корпуса генералу Матвею Ивановичу Ламздорфу. Единственным его достоинством было то, что он состоял в родстве, пусть и дальнем, с бывшим наставником Александра и Константина Цезарем Лагарпом, чьи педагогические успехи были несомненны. Расчет на то, что родственник окажется столь же успешен, вряд ли свидетельствует о прозорливости родителей Николая Павловича. Впрочем, не исключу, что Павлу было безразлично, как будет воспитан и образован тот, кого он считал «гоф-фурьерским ублюдком».