Виктор Чернов - Великая русская революция. Воспоминания председателя Учредительного собрания. 1905–1920

В своих воспоминаниях профессор Ломоносов пишет: «В штабах и ставке императрицу ругали последними словами; люди говорили, что ее нужно заточить в монастырь и даже свергнуть Николая. Об этом болтали даже за общим столом. Но результатом таких разговоров чаще всего становится мысль о дворцовом перевороте вроде убийства Павла I». Согласно Деникину, активным действиям должно было предшествовать последнее обращение к царю одного из великих князей. Если бы царь ответил отказом, ожидалось «его физическое устранение». Генералов Алексеева, Рузского и Брусилова попросили ответить, согласились бы они участвовать в таком заговоре. Решительным «нет» ответил только первый из них 15.

«Некий кадет Н.» [Некрасов? – Примеч. авт.] спросил Шульгина о том, «о чем болтали за кофе в каждом салоне: то есть о дворцовом перевороте. Я слышал о существовании такого аморфного плана, но не знал ни его подробностей, ни участников. Например, существовал так называемый «морской план». Императрицу нужно было под каким-нибудь предлогом заманить на борт крейсера, а потом отвезти в Англию – якобы по ее собственной воле. В другом варианте царя предлагалось отправить туда же и объявить императором Алексея. Я считал все эти разговоры досужей болтовней».

Однако есть более подробное свидетельство Родзянко о приезде генерала Крымова с фронта в Петроград в начале января 1917 г. и докладе, который тот сделал в частных апартаментах Родзянко:

«Крымов закончил приблизительно следующим:

– Чувства военных так сильны, что каждый с радостью приветствовал бы новость о дворцовом перевороте. Переворот неизбежен; на фронте это чувствуют. Если вы решитесь на крайнюю меру, мы поддержим вас. Нельзя терять время.

Крымов умолк; несколько секунд все молчали, как пораженные громом. Первым нарушил молчание Шингарев:

– Генерал прав, переворот необходим. Но кто наберется решимости сделать это?

Шидловский с горечью ответил:

– Какой смысл жалеть его, если он уничтожает Россию?

Многие члены Думы согласились с Шингаревым и Шидловским. Процитировали слова Брусилова: «Если мне придется выбирать между царем и Россией, я последую за Россией».

Самым неумолимым и резким оказался Терещенко, который очень меня огорчил. Я прервал его и сказал:

– Вы не думаете о том, что случится после отречения царя... Я никогда не присоединюсь к перевороту. Я дал клятву... Если армия может обеспечить его отречение, пусть это решает ее командование, но я до последней минуты буду действовать убеждением, а не силой».

Картина «заговора» получается не слишком приглядная. Военное крыло, которое представляет Крымов, говорит штатскому: «Если вы решитесь, мы вас поддержим». Но штатское крыло в лице Родзянко отвечает: «Если вы, армия, сумеете заставить царя отречься, мы этим воспользуемся». Иными словами, это был не столько заговор, сколько болтовня о нем. Каждый выталкивал вперед другого. Согласно отчетам тайной полиции, после убийства Распутина «люди много и серьезно говорили о националистической партии, сконцентрировавшейся вокруг Пуришкевича; говорили, что эта партия решилась на дворцовый переворот, чтобы спасти Россию от революции»; однако жандармерия признавалась, что все это может быть «лишь досужими слухами». Родзянко говорит: «Многие люди были абсолютно и искренне уверены, что я готовил переворот и что мне помогали многие гвардейские офицеры и британский посол Бьюкенен; конечно, это была полная чушь».

Именно таким был странный «заговор», о котором говорили во дворцах великих князей и апартаментах депутатов Думы, в модных салонах и кабинетах командующих армиями, в докладах политической полиции и на совещаниях Совета министров. «Я считал это досужей болтовней», – писал Шульгин, и он был близок к истине. Последним фрагментом этого плана было совещание, на котором присутствовали Родзянко, его помощник Некрасов, секретарь Думы Дмитрюков, депутат Савич и великий князь Михаил Александрович. Оно состоялось 27 февраля 1917 г., когда уличная демонстрация уже перерастала в победоносную революцию. «Великому князю сказали, что ситуацию еще можно спасти: он должен немедленно принять на себя диктаторскую власть в Петрограде, заставить министров подать в отставку и по прямому проводу потребовать от Его Величества манифеста о создании правительства народного доверия». Но даже такой половинчатый дворцовый переворот закончился одними разговорами: «нерешительность великого князя» испортила все. Изо всех пунктов программы он выполнил только один: поговорил с царем по прямому проводу, получил решительный отказ и «сложил бессильные руки на пустой груди».

Как мы уже убедились, Дума пыталась всеми силами избежать революции. С первых шагов триумфального марша революции по улицам Петрограда Дума игнорировала ее. Рабочих, которые наводнили улицы, постепенно увлекал водоворот. То же происходило и с солдатами, стихийно объединившимися вокруг двух лозунгов: «Хлеба!» и «Долой войну!». Последний лозунг делал демонстрацию не просто чуждой Думе, но положительно враждебной ей. Дума знала, что осенний набор 1916 г. уже довел число рекрутов до тринадцати миллионов, что четыре миллиона жертв означали двадцать миллионов вдов, сирот и беспомощных стариков, поскольку среднестатистическая русская семья состояла из пяти человек. Она знала, что беженцы из оставленных губерний увеличивали бремя тех, кто был занят в производстве. Она знала, что финансы страны расстроены и концы с концами удается сводить только с помощью инфляции, которая дезорганизует производство и торговлю. Она знала, что оборудование военной промышленности и транспорт изношены; иными словами, что экономика России трещит по швам, напрягает все общественные связи и зловеще обостряет все социальные антагонизмы. Но Дума имела дело только с одной формой стремления к миру: дворцовыми интригами, целью которых была сепаратная сделка между Николаем II и Вильгельмом II, означавшая для России лишь тупик реакции и вассальную зависимость русской Голштин-Готторпской династии, переименовавшейся в Романовых, от победивших Гогенцоллернов. Дума, боровшаяся с этой сепаратной сделкой, мобилизовала против нее общественное мнение, добавила к этому лозунги либерализма и патриотизма и не могла собственными руками уничтожить то, что создавала таким трудом, идя на все мыслимые и немыслимые моральные и политические жертвы. Настроение масс делало требование мира революционным лозунгом, призывавшим рабочих всех стран объединиться и положить конец «военным забавам» их правителей. Для Думы это стало новой утопией, непостижимой и неожиданной. Данное движение не могло вдохновить депутатов; оставалось только не обращать на него внимания.