Ольга Таглина - Евгений и Борис Патоны

В свободное время Владимир пропадал в гараже, без конца разбирал и собирал свою машину, чтобы ездить на охоту. А однажды привел домой нового охотничьего пса. Когда этот пес в отцовской комнате поднял лапу на ширму Евгений Оскарович стал выговаривать ему: «Вы, вы… Немедленно прекратите это безобразие!» Ругаться он не умел совсем, самым крепким его выражением было: «Сапог нечищеный».

В записках, в которых Евгений Оскарович раздавал в институте задания подчиненным, у него была целая градация обращений. Если перед именем-отчеством стояло «уважаемый», это означало: работой он вполне удовлетворен. Если просто имя и отчество – доволен, но не очень. Если же сухо: «тов. такому-то», значит, результатами он недоволен.

Спуску директор не давал никому. Утром мог стоять на пороге института с часами в руке и наблюдать, кто и когда является на работу. В списках тех, кто опоздал, бывали, как уже упоминалось, и родные сыновья.

Евгений Патон с Борисом и Владимиром жил в одной квартире. Сам на работу добирался автомобилем, а они, молодые, – трамваем. И лишь тогда, когда кто-либо из них удачно завершал какую-нибудь разработку, в институт разрешалось ехать машиной вместе с отцом. В качестве премии.

Конечно, были в жизни семьи Патон и другие премии.

За три месяца до начала войны Евгению Оскаровичу присудили Сталинскую премию I степени. Для самого лауреата это была полнейшая неожиданность, поскольку Академия наук Украины его кандидатуру не выдвигала. В институте все бурно поздравляли Патона, по радио звучало постановление: «За разработку метода и аппаратуры скоростной автоматической сварки наградить…»

Автоматическая сварка под флюсом действительно была революционным изобретением, так как открывала в сварочном производстве эру автоматизации. Но Евгений Оскарович принимал поздравления весьма сдержанно, он считал несправедливым, что премией отмечен он один, а не коллектив творческих участников разработки.

В 1941 году премию присуждали впервые, и поначалу ее считали такой же персональной наградой, как и орден. Патон понимал, где и как его имя могло попасть в список первых лауреатов. И, тем не менее, он отправил письмо председателю Совнаркома СССР Молотову с настойчивым требованием: надо исправить ошибку! Он приобщил к письму список сотрудников, которые вместе с ним работали над созданием автоматической сварки под флюсом. Ответ Молотова был лаконичен: в таких документах ошибок не бывает, побеждает армия, а награждают генералов.

Тогда Евгений Оскарович исправил ошибку сам.

К премии прилагался весьма солидный денежный эквивалент – 100 тысяч рублей. Академик по одному вызвал к себе наиболее активных участников разработок – В. Дятлова, А. Лапина, И. Кирдо – и узнал номера их сберегательных книжек. Для чего это, никто не спросил. Раз просит, значит, надо. А вот с Владимиром Степановичем Шириным вышла накладка. Ширину было уже восемьдесят, но он продолжал работать простым рабочим, однако технологию – в институте это знали все – умел разработать не хуже любого инженера. Евгений Оскарович спросил о номере его сберкнижки, а тот отвечает: «Ее у меня нет». – «Как так нет?! После работы положите в сберкассе пять рублей, а книжку завтра принесите мне». Через несколько дней Евгений Оскарович вернул сберкнижку Ширину а в ней к пятерке приписаны… двадцать пять тысяч! Так и раздал Патон всю премию, не оставив себе ни одной копейки. Не многие сотрудники имели таких начальников.

Но Сталинская премия скоро перестала быть столь значимой – началась война.

Так случилось, что выпускной диплом Борис Патон защитил 22 июня 1941 года. Позже он вспоминал: «22 июня 1941 года нас, рабов божьих, отправили на защиту дипломов. И мы пешака – я с улицы Михаила Коцюбинского – отправились в КПП. На площади Победы (тогда Евбаз) попали под бомбежку. Немцы бомбили 43-й авиазавод, находившийся за «Большевиком». Мы оказались настолько несведущи, что побежали укрываться от бомб в подворотню. Хотя по всем военным канонам надо удирать на открытое пространство. Слава богу, все обошлось. Бомбежка прошла, и мы добрались в КПИ. Моя работа была полностью готова. Я благополучно ее защитил. Даже с отличием. Но повезло и тем, кто благодаря войне смог представить на защиту незаконченный диплом».

Борис хотел работать в Ленинграде. В первый день войны, 22 июня 1941 года, он закончил Киевский индустриальный институт и получил путевку на питерский судостроительный завод. Ему нравился Ленинград – белые ночи, романтика. Но началась блокада города, и поэтому Борис Патон был сначала командирован на судостроительный завод «Красное Сормово» в Горький, где выпускались подводные лодки, а затем направлен в Нижний Тагил.

Вот как он сам рассказывает об этом времени: «Меня распределили на судостроительный завод им. Жданова в Ленинграде. Там я проходил курсовую и дипломную практику. Тема моего, инженера-электрика, дипломного проекта также была связана с судостроением. Мне очень понравился Ленинград, его люди. Отец, дававший нам определенную свободу выбора, против моего возможного переезда не возражал. Но пока мне оформляли документы, Ленинград уже был закрыт, поэтому меня направили в Горький. Из Киева я выезжал в начале июля. Поезда регулярно не ходили, кое-кто паниковал. Но все же была уверенность, что Киев не сдадут. Выехал я с эшелоном, которым в Уфу эвакуировалась Академия наук. Доехал до Куйбышева, оттуда добрался до Горького… На «Красном Сормове» я занимался обеспечением эксплуатации энергооборудования. Немцы долетели и туда… Бомбили ГАЗ, «Красное Сормово». Мы, военнообязанные, должны были сбрасывать с крыш «зажигалки». Две бомбежки на крыше сидел… Одна бомба упала рядом с нашей электролабораторией. Огромная воронка была… На «Красном Сормове» работал до начала 42-го года, потом перевели в Нижний Тагил. Лютая зима была… Долго в Горьком на вокзале от холода «танцевал», ожидая поезд. Отморозил нос, щеки, уши. Но все-таки попал на третью полку пассажирского поезда… И кто только тогда в поездах ни ездил! В каком состоянии! Когда добрался до Нижнего Тагила, пришлось меня от вшей отмывать…

До войны «Уралвагонзавод» производил вагоны, цистерны, а надо было переходить на выпуск танков Т-34. Начало этому положил эвакуированный из Харькова завод имени Коминтерна (теперь – им. Малышева). Перестроить такое предприятие на выпуск танков – дело сложное. Не шли танки в требуемом количестве! А Сталин справку о выпуске танков требовал каждый день… И вот поставили директором И. М. Зальцмана, бывшего директора Кировского завода. Очень талантливый организатор был, энергичнейший человек. Жил на территории завода в служебном вагоне. Буйствовал невероятно. Маленького роста, изобретательный матерщинник, Зальцман всегда ходил с «парабеллумом». Чуть что – «всех к стенке поставлю!» Никого к «стенке» не поставил, но интересный метод повышения производительности труда изобрел. Собирал бригаду мастеров-сборщиков и ставил задачу: к такому-то часу выдать танк! А в корпус собираемого танка клал хлеб, водку, табак, другие продукты и говорил: «Как соберете – ваше». И танки пошли…»