Константин Левыкин - Мой университет: Для всех – он наш, а для каждого – свой

Забытой студенческой песней кроме «Глобуса» оказалась и другая, родившаяся на нашем историческом факультете в конце пятидесятых годов. Помню, что впервые я услышал ее на июньском рассвете из окна своей комнаты в общежитии на Ленинских горах. Очередные выпускники в завершение прощального вечера и ночи пели ее дружно на площадке перед входом в университет под аккомпанемент аккордеона. На нем играла и дирижировала хором девушка. Может быть, она и была автором этой проникновенной прощальной песни. Кажется, ее фамилия была Иванова, но имя ее мне не запомнилось. Начиналась песня словами: «Деканат подпишет последний приказ». А потом в ней, помнится, пелось о поезде, который унесет всех в новую жизнь, к новым надеждам, оставив каждому добрую память о факультете, о верности, университетской дружбе и чести, память о ласковых взглядах подруг и прощальных объятиях друзей. С тех пор как я услышал эту песню, я часто вспоминаю то июньское рассветное утро, девушку в голубом платье с аккордеоном, простую мелодию и искренние слова ее песни, но никак не могу пропеть ее сам. Она звучит во мне, тревожит душу чувствами далекого расставания, но никак не хочет вернуться назад, в наш двор, на ступеньки у входа в университет, по которым взбегают похожие и не похожие на нас студенты. Верю, что как и когда-то нас, к его дверям привело их искреннее желание учиться в самом лучшем университете, на самых сильных факультетах и кафедрах в самых прославленных аудиториях и лабораториях у самых лучших и знаменитых профессоров. Знаю, что многие из них за прошедшие сорок лет после нашего прощания с университетом достигли высоких результатов в науке, прославили его своими открытиями и достижениями, удостоились высоких званий и почета. Обо всем этом я знаю и не завидую. Так все и должно быть. Одного только не могу понять: почему они так быстро и равнодушно пробегают мимо пошлых надписей, которыми испорчены стены коридоров и аудиторий? Почему их не раздражает въевшаяся грязь? Почему некогда прекрасные рекреации нашего Храма науки превратились в места скопления совсем не похожих на студентов девиц и парней? Почему их давно уже не объединяет ни общественный интерес, ни спортивный азарт, ни остроумный студенческий интеллект, некогда процветавший в университете? Почему остались забытыми наши старые, но прекрасные песни и не сочиняются новые, еще более душевные и мелодичные?

Недавно на нашем историческом факультете состоялась встреча студентов, принимавших участие в пятидесятые годы в целинной эпопее. Мне самому посчастливилось возглавлять тысячный целинный отряд студентов МГУ, выезжавший на уборку урожая в 1957 году. На этом памятном вечере собралось более ста человек из отрядов 1956–1957 и 1958 годов. На эту встречу пришел дважды бывший членом нашего факультетского отряда бывший студент, а ныне доктор исторических наук и профессор Сережа Сергейчик. Он вместе с другим тоже нынешним преподавателем и бывшим целинником Геннадием Оприщенко был инициатором встречи. У обоих сохранились с целинных времен настоящие реликвии той молодежно-комсомольской эпопеи – письма, листки стенгазет, фотографии и даже наши студенческие песни, не только целинные, но и песни, родившиеся в археологических экспедициях, автором которых был бывший студент истфака, археолог, а ныне известный поэт Валентин Берестов. Сохранил Сережа и тексты песен из студенческих туристических походов, а также песни трудовых отрядов в колхозах Подмосковья. Мы решили тогда весь этот сохранившийся материал живого, ушедшего в историю времени передать в наш университетский музей. А тексты наиболее дорогих мне песен я передал на хранение в Отдел письменных источников Государственного Исторического музея. Может быть, когда-нибудь их найдет в этом хранилище национальной российской памяти историк, исследователь истории советской молодежи. Они помогут ему ощутить искренний патриотический пафос времени послевоенных лет университета, чувства и настроения студенчества, выраженные в песенном творчестве. А может быть, они, извлеченные из картонных коробок музейного архива, снова зазвучат в аудиториях, клубах, общежитиях, во дворах и на площадках университета, на улицах и в парках Москвы.

В послевоенные сороковые и пятидесятые годы в Московском университете, на двенадцати его факультетах одновременно училось около 16 тысяч студентов. В абсолютном большинстве они были комсомольцами, при бесспорном руководящем влиянии университетской партийной организации на жизнь этого огромного, разнохарактерного, многонационального, неудержимо энергичного, а то и безотчетно-буйного в каком-нибудь эмоциональном порыве студенческого коллектива. Учеба, быт, досуг, общественно-политические инициативы, спортивные игры, интеллектуальное творчество организовывалось в рамках комсомола. Ему принадлежал приоритет в организации инициатив, в придании им общественно-политического характера и в контроле за их идейным содержанием. В настоящее время историками-обществоведами и политологами принято оценивать комсомол как структуру тоталитарной советской общественной и государственной системы. Для такой оценки они без труда находят достаточно фактов из жизни этой молодежной организации, построенной на принципах «демократического централизма». Нет спора, энергия этого организованного отряда молодежи иногда действительно обретала жесткие формы директивного дисциплинарного и императивного руководства, а довольно часто, к сожалению, она выражалась в бюрократически административных формах идейно-воспитательного воздействия на сознание и поведение молодежи. Часто, к сожалению, это воздействие, доведенное до крайностей, приводило к обратному результату. Таких случаев в истории комсомола было достаточно много. Но так же часто эти случаи становились предметом внимания и критического осуждения комсомольским и партийным руководством и рядовыми комсомольцами. Опасность формализма и бюрократического перерождения руководства многонациональной и многоукладной молодежной массой была достаточно реальна и зависела от качества руководящих кадров комсомольского авангарда снизу доверху. Я сам состоял в комсомоле с 1940 года до вступления в ВКП(б) в 1944 году и был рядовым комсомольцем, комсоргом стрелковой роты и батареи противотанковых пушек. После службы в армии университетская партийная организация вновь вернула меня в комсомол, и я был секретарем комсомольской организации курса, а затем и факультета, членом вузовского комитета и даже – членом Пленума Ленинского райкома комсомола. Будучи избранным на руководящие должности в партийные организации факультета и университета, я по обязанности принимал участие в руководстве университетским комсомолом и разделяю всю ответственность и за успехи, и за недостатки в его жизни. Мне приходилось видеть и конкретный формализм, и партийный бюрократизм, и административно-карьеристское усердие комсомольских чиновников в безотчетном холуйском рвении перед вышестоящими чиновниками, которые пробивали себе дорогу к теплому местечку. Некоторых из них, пополневших, полысевших, приобретших респектабельный вид демократов-либералов, мудрецов-философов, экономистов-спекулянтов в стихийном бедствии дикого рынка, публицистов-журналистов, я узнаю и на экране телевизора, и на трибуне парламента, ищущих консенсуса за круглыми столами, жующих и выпивающих за счет госбюджета за длинными сервированными столами торжественных приемов, заседающих в различных фондах, формулирующих и изрекающих постулаты нового образа мышления и поведения, обобщающих и пропагандирующих мудрость современной власти и непременно присутствующих на богослужениях в храмах с благостно-елейным выражением на лицах. Смотрю я на эти лица и вспоминаю, как они совсем недавно холуйствовали в поте своего рвения перед власть имущими в клятвенных обещаниях и призывах, как они настойчиво добивались признания своей верности общему делу и получали за это свою толику от этого «святого дела». Многих из них я помню еще в образе преуспевающих в учебе и общественной деятельности в нашем Московском университете, на нашем историческом факультете.