Сергей Попадюк - Без начала и конца

– Ты постой, – попросил я, – ты по порядку рассказывай.

– Ну вот, рассказываю. Было их штук, наверное, двадцать… цистерн. А патроны – ленты пулеметные – мы у летчика взяли. У них, у летчиков, ленты ведь как заряжаются? У них один патрон идет бронебойный, так? С черной головкой. Потом – зажигательный, головка красная. И третий – трассирующий. Понял? Нет, не так. Сначала трассирующий, потом бронебойный… Ну, не важно! Калибр-то, главное, один – что у моего дегтяря, что у этих его гимарсов. Я и говорю Ваське… Это мой второй номер, Терехов его фамилия… Говорю ему: давай, говорю, бери. Он и выволок меня оттуда, когда углядели нас и садили по нам, как по уткам. Вот сюда и сюда пули попали. Только мы вдвоем и ушли, да еще парнишка один, остальные все там остались.

Тут он принялся рыться в карманах и выложил на стол несколько монет.

– Вот я кладу шестьдесят копеек…

Улыбка у него была просто чудесная! Но он, застеснявшись, опять поспешил восстановить на лице привычную хмурость. Мы с Игорем переглянулись: экспедиция подходила к концу, каждая копейка была на счету.

– Ладно, – сказал Игорь, вставая, – я угощаю.

Он собрал пустые стаканы и начал проталкиваться к стойке.

– Ну, а цистерны-то, – напомнил я.

– А они на станции стояли, на запасных путях. Забыли про них, когда драпали. Бросили, одним словом. А как хватились, что вся эта музыка ему досталась, сразу: кто пойдет? Идти-то надо. Ведь это штук, наверное, двадцать… цистерн. И все – доверху. Вот и пошли мы с Васькой. Он у меня вторым номером был, Терехов его фамилия, Васька Терехов. И еще ребят десяток подобралось, для прикрытия. А патроны у меня в дисках – с «ястребка» снятые. Он упал на нашу территорию. Его сбили, и он упал. Понял? Был воздушный бой, и его сбили. Братцы, говорит… А мы подбежали, когда он упал. Мы подбежали, чтобы из кабины его вытащить: грудь ему раздавило… Братцы, говорит, ленты мои быстренько вынимайте, не успел я их в бою-то израсходовать.

Игорь выбрался из толпы, осторожно неся в поднятых руках два полных стакана, поставил их на столик, потом опять протиснулся к стойке и вернулся с третьим стаканом.

– Стали мы их вынимать, смотрим – а головки у патронов все разные: черные, белые, красные… Как раз то, что надо. Набили, значит, диски и пошли. А куда денешься? Должен же был кто-то добро это в гору пустить, нельзя было оставлять. Верно или нет?

– Ну, правильно, – поддакнул Игорь. – Добро-то дороже людей. Нет чтобы авиацию вызвать, и дело с концом. Или докладывать побоялись?

– Я же тебе толкую: сбили его. Он машину свою возле наших окопов посадил. Его сбили, а он посадил. Только сам был весь переломанный. Братцы, говорит… Нет, он и говорить не мог, он только знак нам подал: патроны, мол, возьмите! Вот и пошли мы с его патронами на эту самую станцию, на Ливны-то эти, состав наш брошенный кончать…

За окнами на этот раз грохнуло так, что, казалось, стекла посыпятся. Гул голосов в закусочной на секунду примолк, затем возобновился. Сидевший за нашим столиком невысокий худой человек улыбнулся своей смущенной, тут же исчезающей улыбкой и продолжал:

– Подбираемся с одной стороны, с другой… Нет, не видно ни черта! Одна, значит, нам дорога – напрямик, по чистому полю. Подползли метров на триста. Васька первый углядел: хвост из-за товарняка выглядывает. Ну, ждем. Ребята справа, слева от меня легли – прикрывать. Потом товарняк отогнали, смотрим – вот они стоят: штук, наверное, двадцать. А патроны-то у меня в диске – летчицкие, понял? Которые он расстрелять не успел. Черные, белые, красные… Я и говорю Ваське, Ваське Терехову, номеру моему второму: давай, мол, Вася, бери добро-то, оно нам во как придется… И пришлось! С третьей очереди кончилась вся эта музыка. Сперва только искорки… Потому что у меня и зажигательные были, и трассирующие… Сперва только искорки бегали, а как дал третью – кончилась. Все двадцать в гору, значит, пошли. Тогда мы побежали. И тут в спину мне одна, а другая – вот сюда, в это вот место. Я лежу, я не могу больше бежать. Васька подползает: давай, говорит, кореш, ко мне на спину. Нет, говорю, Васька, ты меня не трогай, ты дегтярь бери и уходи, пока цел. Скажешь там, что все чисто… Не звони, говорит, лярва, ну-к держись за меня! Выволок, значит, и пулемет, и меня, а после… Ты что-то не пьешь совсем, парень… А после сам от ран помер. В госпитале, в Тамбове. Ты пей, пей, ты до конца пей!..

Тут мы увидели, что он совсем плох. Он уже не сидел прямо, а навалился грудью на стол, плечи его перекосились, и он бормотал еле слышно:

– Главное, калибр нам подходящий. Они ведь как там идут? Сначала трассирующий, потом бронебойный, а там уже зажигательный и опять трассирующий… Смотрим – головки у патронов все разные: черные, белые, красные… Не нравится мне твоя борода, – неожиданно сказал он Игорю. – Совсем не нравится.

Он улыбнулся нам последний раз и мягко, боком свалился со стула.

– И вот каждый вечер так! – проворчала костлявая старуха, подручная буфетчицы, подошедшая вытереть столик и забрать опорожненные стаканы. – Каждый вечер он тут колобродит. Недотепа!

– Как его зовут, не знаете? – спросил я.

– Зовут, зовут, – передразнила она. – Он сам-то помнит, как его зовут? Шатаются всякие! – с сердцем прибавила она, непонятно кого имея в виду.

– На воздух его надо, – решил Игорь. – Давай, берись.

Бывший пулеметчик лежал, скорчившись, на затоптанном, в раздавленных окурках, полу. Мы поставили его на ноги – я мимолетно подивился невесомости щуплого тела – и, поддерживая с двух сторон, вместе с ним протолкались на крыльцо. Несколько человек стояли там в темноте под навесом и покуривали, дожидаясь окончания грозы. Гроза, собственно, уже прошла, но дождь продолжал барабанить по железному навесу. Они в молчании наблюдали за нашей возней. Мы прислонили нашего подопечного к крылечному столбику, и я тоже закурил. Он замер, свесившись на перила. Потом вдруг выпрямился рывком и что-то произнес неразборчиво. Я переспросил и опять не понял его слов.

– Он спрашивает, где его велосипед, – неохотно пояснил кто-то из темноты.

– А где его велосипед?

– Я почем знаю.

Наш подопечный оттолкнулся от столбика и, спустившись неверными ногами с крыльца, завернул за угол, потом появился оттуда, ведя велосипед за руль. Один за другим он пересек квадраты падавшего из окон света и, так и не оглянувшись на нас, двинулся по шоссе к выезду из городка. Он уходил с велосипедом в темноту, но был еще виден на более светлом фоне воды, покрывшей землю и кипевшей под дождем. Он уходил, не разбирая дороги, а мы с крыльца молча смотрели ему вслед. Видно было, как сильно его шатало из стороны в сторону. Один раз он упал посреди лужи вместе с велосипедом, но поднялся. Я не мог заставить себя выйти под дождь.