Владимир Кантор - Посреди времен, или Карта моей памяти

Надо сказать, что, насколько мне известно, такой корабль так в море и не вышел.

Алексей Павлович остался “пропавшим без вести героем”… А зачем ворошить память? Сын А. П. Коробицина уехал в Израйль, друг – Наум Коржавин (Эмка Мандель) – в Америку… (в книге Коробицина его стихи помещены по дружбе…) Да к тому же Коробицин, в прошлом Алекс Оскар Кантор из Буэнос-Айреса, с отчеством Моисеевич, которого родители-коммунисты привезли в Советский Союз, был уже никому не нужен… В январе 1975 г. я воссоединяюсь со своим мужем Лёвушкой Коробициным, которого органы, по просьбе матери, 2-ого профессора кафедры психиатрии в Москве, Виолетты Николаевны Фавориной, упросили “подписать документ о сотрудничестве…” и отправили в Израйль на 9-ть месяцев раньше меня, которую срочно положили в больницу лечить туберкулёз, объяснив, что ситуация с моим здоровьем катастрофическая… “Охранял” меня в больнице от этой болезни и “дружил” со мной плюгавенький коммунист из Перу, которого навещала Ибарурис. Отправив Лёвушку, органы забыли нас развести, так спешили. Оставаясь официальной женой, я имела право на выезд за мужем, для воссоединения… Вот только меня “забыли” ввести в курс дела, связанного с заданием Родины моему мужу, а также взяли с меня положенные деньги за вынужденный насильственный отказ от гражданства. Два билета на самолёт в Тель-Авив (через Вену), мне и дочери, оплатило Голландское посольство…»

Такие последние известия об Алексее Павловиче Коробицине, дошедшие до меня. Но, кажется, люди, долго ходившие по той стороне луны, продолжают жить немного по-другому, чем все люди, уходящие на тот свет. Их след незаметен, как лунная дорожка. Только чудится, что она есть, но есть ли она на самом деле?

Именно такую лунную дорожку я и хотел показать читателю.

Я знал его так хорошо, что вполне мог бы записать эту историю от первого лица. Но нельзя себе приписывать те события, которые хотя и происходили с твоим вторым Я, но все же не совсем с тобой. Да и вообще, кот может записывать увиденное, но не может участвовать в событиях как человек. Когда он засыпал и я пристраивался на подушке рядом с его головой, то все его мысли и воспоминания прошедшего дня становились мне так понятны, как, наверно, даже сам он не мог осознать. Что мне в Кире всегда нравилось, так это то, что он, как кот, всегда хотел ходить сам по себе. Он всегда говорил, что не хотел бы быть персидским владыкой, да и вообще не хотел бы иметь никакой власти. На родителей, однако, за имя не сердился, привык к нему. Я знал, что у него были те, кого люди называют друзьями, я их знал, знал и жену, но друзья потом поразъехались кто куда (не то, что в его любимых «Трех мушкетерах»), и уже не собирались вместе никогда. Главный его друг тех лет живет в Бостоне и порвал с Киром все отношения, потому что стал миллионером. А с женой Кир сам расстался. Вы спросите, где я сейчас сам живу, раз семья распалась, и как давно это было. Да и кто меня кормит… Скажу для начала, что история эта произошла сорок лет назад, а живу я в институте для умеющих писать котов. Нам здесь дана полная свобода, хотя кормят чем-то необычным, поэтому я и жив до сих пор. Конечно, не правительство о нас, о котах, заботится. Оно бы и котов построило по ранжиру и учило поворачиваться и шагать строем по команде. Нет, я думаю, что это инопланетяне подобрали наиболее выдающихся особей нашей породы, а мы им записываем про людей, что хотим. Никто нас не заставляет писать на определенные темы (поэтому это наверняка не спецслужбы). Нам дана свобода. А свобода способствует творчеству. Но надо представиться. Меня зовут Март (это потому что я в марте родился), я черно-белого окраса, несмотря на мои сорок пять лет, еще хорош собой и кошечки обращают на меня внимание.

Но, впрочем, не о себе взялся писать. О себе как-нибудь в следующий раз.

Итак, он, Кир Галахтин, т. е. мое второе Я, был наполовину еврей, полтинник, к 1970 г. женат, у него был сын, а в прошлом году он закончил университет и собирался поступать в аспирантуру. Как я люблю писать, так он все время читал.

Как говорили его родственники, что как только он научился складывать слоги, то книжки из рук не выпускал. Проблема, которая его в тот момент волновала, называлась армией, куда его вдруг решили забрать. До прошлого года было постановление людского правительства, что тех, кто получил высшее образование, да еще имеет малого ребенка, в армию забирать не будут. Армия – это заведение, как я понимаю, где недоучившиеся взрослые дяди заставляют молодых людей бегать по двадцать пять километров, подтягиваться на турнике, отжиматься по пятьдесят раз, спать мало, есть плохо, выполнять даже идиотские приказы командиров и ни на минуту не разрешать им оставаться наедине с самим сбою. Все это называлось воспитанием настоящего мужчины, и служба считалась делом чести. Это была хорошо отлаженная машина в те годы. Сейчас, правда, рассказывают, что недавно министр обороны Сердюков разворовал и распродал армейское имущество. Но тогда такого не было, или было, но без особого шума.

Короче, мой Кир, мое Я, был в душе абсолютным одиночкой, хотя друзья его скорее любили, а уж женщины несомненно. Кир, как и я, старался избегать всяких сообществ и групп. Какая уж тут армия! На вопрос, почему он не участвует в политической жизни, в жизни государства, он всегда повторял одну и ту же фразу, где- то им вычитанную, что он хотел бы быть сознанием эпохи, а не ее персонажем.

Тщеславие, скажете вы? Наверно. Но это такая странная вера в свое предназначение, которая держит человека, требует от него оставаться независимым.

Впрочем, хватит кошачьей болтовни. Поведу рассказ по порядку.

Кот Март

Университет Кир закончил в начале лета 1969 г. Ему было 29 лет. Осенний призыв прошел мимо него, поскольку попал он в больницу с острым аппендицитом, пролежал долго. После неудачной ночной операции полупьяным хирургом он лежал недели две, температура не уходила, а все лезла вверх. Почему-то валили на воспаление легких. По счастью, матери удалось отпроситься с работы в служебное время, она застала заведующую отделением и потребовала, чтобы провели консилиум. Вокруг Кира, который лежал в палате, что-то бормотали врачи, от жара он плохо понимал, о чем речь. Оказалось, что в результате у него развился острый перитонит, его снова вскрывали и откачивали гной. Глубокий шрам, где можно разглядеть след выводной трубки, остался на всю жизнь. Когда его выписывали, завотделением, позвала его в свой кабинет и сказала: «Интересовались вами из военкомата, но я им написала, что в этот призыв вы не годны. Но вообще благодарите свою мать, она вас словно заново родила, потребовав консилиум. А то могли вас ей вернуть через другое здание», – и она кивнула на видневшийся за окном одноэтажный домик морга.