Нина Пушкова - Роман с Постскриптумом

А что можно было делать среди пустых поломанных столов и стульев? Прыгнуть на них, спрыгнуть? Сесть уж точно было некуда. И тут я подумала, что сесть не просто некуда, а невозможно. Больно. А лечь? Куда? На пол? Я забилась под пыльный, обшарпанный стол… Я закрывала руками то лицо, то уши. А Кристиан все снимал. Он уже тоже практически залез под стол, а из-под другого стола что-то пытался мне шептать Себастьян.

Наверное, со стороны, если бы кто-то вошел, наша сцена выглядела бы не трагедией, а комедией. Странные люди что-то шепчут, куда-то передвигаются, елозят, мычат, всхлипывают и плачут, потому что под конец пробы, когда Себастьян сказал «Снято!», по моему лицу беззвучно текли слезы.

И только когда я покидала «Мосфильм», ко мне пришло осознание того, что произошло, хотя дать этому название я не могла бы – ведь в тот момент я действовала, как под наркозом. А осознание превратилось в невероятно сильное желание, просто жизненную потребность сыграть эту роль. Повторить сцену еще раз! Может быть, что-то переписать, что-то предложить новое, думала я. И неистовое желание, чтобы меня утвердили на эту роль, вдруг вылилось в молитву.

После фильма «Табор уходит в небо» Григорий стал абсолютной звездой советского экрана

Кадр из фильма «Ночь над Чили», где мы играли вместе

«Боженька, пусть меня утвердят на роль Памелы, – обращалась я к небесам, – ну, если хочешь, можешь мне после этого вообще никаких ролей не давать». Но тут мне стало страшно от такого слишком определенного обета. «Ну, я имею в виду, десять лет», – конкретизировала я жертвоприношение.

И Боженька меня услышал. Едва я успела доехать до дома, как раздался звонок, и ассистент по актерам сказала: «Нина, тебя можно поздравить. Ты утверждена, и тебе уже покупают билет. Так что готовься к поездке на съемки в Баку». И уже через несколько дней я, счастливая, летела в Баку.

В столицу Азербайджана мы прилетели поздно вечером. После Москвы тамошняя жара показалась слишком непривычной. Собрались в гостинице в номере у Себастьяна.

Гостиница была старая, с довольно высокими потолками и длинными коридорами. Все это напоминало мне Караван-сарай. К тому же и на улице, и в номерах пахло какими-то восточными пряностями, травами, фруктами.

В комнате, в которой мы собрались, на блюде в виде угощения лежали сладости и цукаты. Это был мой первый опыт пребывания в другой цивилизационной культуре.

Перед участниками съемочной группы на столе были расставлены пиалки с зеленым чаем. Он был прозрачный и совсем не похожий на чай. Мы-то в училище «чифирили»: пили только черный, крепости неимоверной, элитный, с тремя слонами. О существовании зеленого чая я узнала только там, в Баку, на съемках.

Еще меня поразило, что чай был в пиалах, а не в чашках. И тут я подумала, что эти пиалки, наверное, привезли чилийцы. И сладости там лежали не просто на тарелках, а в овальных блюдах из грубой глины.

Но потом, как водится в съемочных группах, стали подтягиваться мужчины с бутылками вина, с фруктами, с шоколадом. Разговор пошел о фильме, о местах, где надо будет снимать. Показывали фотографии выбранной натуры, говорили, что Баку чем-то похож на Сантьяго. И еще говорили о море, что хорошо бы отправиться туда купаться. «Голыми», – добавил кто-то.

У меня опыта купания голышом не было, да и купальник я не взяла, так что мысленно я решила, что эту компанию не поддержу. «Это что же, – подумала я, – сразу все увидят всю меня, а потом еще эта сцена в постели, а потом вообще где-то там за кадром – изнасилование!» «Нет, я не пойду, – решила я для себя, – слишком много «ню».

Говорили также о том, что через три дня приедет Кармен.

Я вступала во взрослую киношную жизнь. Это был мой первый опыт. Я чувствовала себя бесконечно счастливой и поцелованной Богом.

Три дня до приезда Кармена пролетели очень быстро. Съемки на натуре проходили легко. Да и сцены в большинстве своем не были наполнены глубоким психологизмом.

Поскольку я была впервые на съемочной площадке, то общие сцены мне были интересны как зрителю: танки, движущиеся по улицам Баку, преследование военными раненого человека, военные на грузовиках – это был «экшн», как сейчас говорят. Но Памела должна была привнести в этот фильм свою женскую ноту – лиричности, любви, женственности. Она почти с самого начала фильма появлялась в сцене с Мануэлем, в его квартире.

И для меня, как ни странно, во всей этой ситуации гражданской войны самой сложной оказалась именно постельная сцена. Гражданская война и у нас была: и партизаны были, и фашисты их пытали, всего этого мы насмотрелись в советском кино. И это было всем хорошо знакомо. А вот постельная сцена для меня, невесты, через четыре месяца – свадьба, лечь в постель даже в игровом эпизоде с незнакомым мужчиной в комнате, забитой кучей людей – ассистентами, осветителями, гримерами, – все это было чудовищным испытанием, настоящим стрессом.

И неважно, что на мне была ночная рубашка. Вопрос о ней я поставила ребром еще до съемки. Мой партнер Григориу был уже полуобнажен.

Григорий-Мануэль легко сбросил с себя гримировочный халат и, оказавшись одетым только в купальные плавки, с достоинством и игровым опытом устроился на постели, слегка укрывшись лежащей на ней сверху простыней. Я сразу же вспомнила великолепную сцену любовного соития между Лойко Зобаром и цыганкой Радой, о которой все говорили в первую очередь, упоминая прекрасный фильм Эмиля Лотяну «Табор уходит в небо».

Мы отыгрывали утреннее пробуждение влюбленных, наполненных счастьем и радостью людей, которые не подозревают, что за стенами их любовного мира уже началась катастрофа.

Они смеются, ласково прикасаясь друг к другу. Их жизнь полна надежд и планов. И они еще не знают, что их судьба уже через несколько минут станет драмой.

Как же мне было трудно целовать «по правде» мужчину, который, понимая мое состояние, провоцирующе успевал шептать мне в волосы: «Я не кусаюсь, коснись меня, пониже».

«Ну и наглый же тип», – подумала я.

Его загорелая кожа была сухой и горячей, он весь был, как будто бы с пляжа, и совсем не стеснялся своей наготы, совсем не стеснялся лежать с незнакомой девушкой.

А я, я смотрела на этого чужого мужчину и готова была разрыдаться от бессилия. Я не могла не только коснуться или поцеловать лежащего рядом незнакомца (а собственно, как можно было считать его знакомым – мы едва перекинулись несколькими незначительными фразами), мне даже было тяжело смотреть в его сторону.