Нина Пушкова - Роман с Постскриптумом

Чилийский режиссер решил, что Баку более всего напоминает Сантьяго де Чили

– Роман Лазаревич, первое, что я вам хочу сказать, – простодушно начала я, – что вы уникальный человек. Я вам страшно признательна, что вы будете работать со мной, с молодой, никому не известной актрисой. Вы будете со мной репетировать!!!

– Ты, конечно, будешь очень известной. Фильм-то звездный, сама понимаешь. Тебя будут приглашать из фильма в фильм. Давай за это и выпьем! – и он вернул бутылку коньяка на стол.

– Поздно пить. Ведь мы же в ресторане пили, – пыталась мягко отказаться я.

– Так ты отказываешься выпить за рождение новой звезды?

– Мне бы очень хотелось начать репетицию, разобрать сцену и проговорить ее, – пробормотала я и легонько, символически пригубила рюмку.

– О, да ты жульничаешь. – От Кармена не ускользнуло мое нежелание пить. – Ну, тогда скушай сладенького. – И он взял из вазы крупную клубничину и, придвинувшись ко мне, поднес ягоду к моим губам. При этом его голые ноги почти коснулись моих.

Секунду я находилась в замешательстве. Как же так? Ведь он был таким же, как и наши любимые учителя, с которыми меньше месяца назад мы прощались, завершая обучение в училище.

– Открой ротик… – Кармен пытался «накормить» меня клубникой.

Я резко встала. Поднялся и он. И в тот же момент, не давая мне опомниться, он поднял меня на руки и в несколько шагов оказался у постели.

– Что вы делаете? – Я оттолкнула его, и он пошатнулся. – Вы для меня человек-легенда! Времен Пунических войн и разрушения Карфагена, – добавила я ни к селу ни к городу, просто для красоты. Но последняя фраза убила его.

– Ну ладно, зайчик, – торопливо сказал он. – Заболтался я тут с тобой.

Я понимала, что он сильно обижен. И обидела его я. Мне казалось, что еще можно все исправить, только надо сказать что-то важное. И я сказала:

– Вы обиделись? – Что-либо более неподходящее трудно было придумать.

– Я тебе сказал – уходи! Ты зачем пришла на ночь глядя?! – Он почти кричал.

Теперь обиделась я.

– Это вы пригласили меня – репетировать. – В моем голосе он услышал упрек, и это взбеленило его.

– Ты что, маленькая? Ты что, не знаешь, зачем идешь ночью в номер к одинокому мужчине? Это каждая школьница понимает. Что ты тут недотрогу разыгрываешь?

Его просто трясло. Но трясло и меня. Хлопнув дверью, что было силы, я выскочила в коридор.

«Кретинка, идиотка, – проносилось лихорадочно в моей голове. – Ну а он – похотливый старик! Ему о вечном думать надо, а он лезет. Ну а я-то, я-то!.. – репетировать… Это же надо, быть такой тупицей. Ну кто бы мог подумать, кто бы мог знать?»

Я неслась по лестнице вниз, обуреваемая всеми этими мыслями.

И вдруг, подняв глаза, я увидела перед собой за конторкой ту же дежурную, которая назвала мне номер Кармена. Она смотрела на меня, и осуждение легко прочитывалось на ее лице. «Она знала», – вынесла я сама себе приговор. И когда я почти повернула в коридор, я услышала еле различимое: «Проститутка». Моментально обернувшись, я увидела, как эта седая женщина, уткнувшись в деревянные счеты на металлических прутах, что-то безмолвно на них высчитывала.

Охваченная непонятно откуда нахлынувшим стыдом, негодованием, обидой, тревогой и непониманием, как выходить из этой ситуации, я провела бессонную ночь.

Утром, наскоро позавтракав, вышла в холл. Рафик со съемочной группой уже уехал. Я подошла к стене, на которой висело расписание съемок. Моей фамилии среди актеров, занятых в дневной смене, не было. Я испытала облегчение: не надо смотреть в лицо Кармену, можно выспаться и прийти в себя. Да и на море сходить не грех: московская бледность – явно не украшение.

На следующий день – у меня опять выходной. К тому же, я узнала, что Роман Лазаревич улетел. Сказать, что я испытала облегчение – ничего не сказать. У меня гора слетела с плеч! Разрешилась моральная тягота: не надо объясняться, можно забыть, глядишь, и он отойдет и, может быть, забудет. Ведь он все-таки великий, а значит – великодушный человек. Ну, наваляла чего-то глупая девчонка, ну и бог с ней – таковы были мои утешительные мысли. Мне хотелось верить, что все обойдется. Что время все перемелет – мука будет, как часто говорила моя няня. А мама, когда не хотела, чтобы я поступала в театральный, говорила другое: «Все актрисы – проститутки».

– Ну как ты можешь? – У меня от негодования голос менялся.

– Конечно, проститутки, – убежденно настаивала мать на своем. – То телом приторговывают, то принципами, то любовь имитируют, то страсть.

– Да, про актеров сплетни распускают все кому не лень, всякие бездарные обыватели, а ты их повторяешь. Стыдись, – взывала я к материнской совести. – Вот пойду в актрисы – всей жизнью своей докажу тебе твою неправоту. Талант, только талант пробивает везде дорогу. И только талант является мерой всех вещей.

– Иди-иди, а я посмотрю, на какую стенку ты потом эту меру повесишь, – не сдавалась моя мама. – Только послушай умный совет: получи сначала профессию, опору создай, а потом иди – хоть в актрисы, хоть в директрисы.

Но умного совета я не послушала. И вот она я, молодая актриса. И вот она, первая роль, и первая проблема.

«Ну, будем надеяться, что все обойдется», – успокаивала я себя.

Но мои выходные подозрительно затягивались. Я уже три дня не снималась. Мой творческий организм требовал самовыражения.

Размышляя об этом, я и столкнулась с Себастьяном, входящим в гостиницу.

– Себастьян, – обрадовалась я, – когда моя сцена? Вы что сейчас снимаете?

Но в ответ мой режиссер смутился. И с неожиданно усилившимся акцентом стал мне что-то говорить про то, что решено мои сцены перенести в Москву в павильон и что там что-то поменяется…

Киностудия «Мосфильм». Советская «фабрика грез» и мясорубка актерских судеб

«Врет», – почувствовала я. И от такого внезапного открытия душа моя ушла в пятки. Но твердым голосом я произнесла:

– Значит, что? Выходит, я здесь больше не занята? Значит, я могу уехать?

Больше всего на свете мне хотелось услышать, что я не права. Чтобы он возразил: «Куда это уехать? Как это уехать? Надо работать. Сколько тебе можно болтаться без дела?» Но вместо этого он сказал:

– Да. Ты свободна и можешь возвращаться в Москву.

– И когда? Раз так, я могу хоть сегодня. – От обиды мне хотелось уехать в ту же минуту.

– Можно и сегодня, если есть самолет. Я скажу Марону (это был директор картины), чтобы он послал за билетом.

– А материал? – упавшим голосом спросила я. – Когда мы будем просматривать отснятый материал?