Наталия Кугушева - Проржавленные дни. Собрание стихотворений

Я слишком люблю тебя, солнце земное,
Закатов прозрачную акварель,
Восходов пастушескую свирель
И яростный ливень полдневного зноя.

И в каждой ромашке твое отраженье
Качается радостно, диск золотой,
Подсолнух надменный, высокий, прямой
Твое повторяет, о солнце, движенье.

В зеленой траве распускаются маки —
То пурпур заката на землю упал,
То с ягод рябины восход запылал
Осенним оранжевым лаком.

Друзья мои, товарищи изгнанья!
Шесть лет почти мы делим пополам
И скудный хлеб дорожного скитанья,
И грусть надежд, и юмор мелодрам.

Мы помогаем пронести по жизни
Мешки обид, чувалы кизяков,
Прощаем, дружные, неласковой отчизне,
У нас отнявшей родину и кров.

Прощаем ей загубленные годы,
Саманную тоску и троглодитов быт;
Прощаем вшей, жестокую природу,
Лохмотья жалкие и нищенство судьбы.

Всех потеряв, мы обрели друг друга
(В суровых битвах длится бытие).
Лишь иногда в вечерние досуги
Цыганскою гитарой пропоет

Далекой молодости воспоминанье…
И мы, тряхнув почтенной сединой,
Забыв лета, разлуки и свиданье,
Смеемся весело над грустною судьбой.

Иль, раздавив желанные пол-литра
И слезы удержав, поем о старине,
Пока кругом шальные «виют витры»
И голод рыскает в измученной стране.

Друзья мои, давайте ж поклянемся
Союз наш сохранить до гробовой доски,
И напоследок вдоволь посмеемся,
И доживем свое без жалоб и тоски.

Я позову тебя в молчанье.
И, может быть, настанет час, —
На долгожданное свиданье
Пойду, не опуская глаз.

И будут все пути открыты,
И я припомню, может быть,
По древним письменам санскрита
Метафизическую нить

Моих далеких воплощений
На грустной и родной земле —
Медузой, рыбою, растеньем
И ящерицей на скале

Была душа. В ночных пещерах
Горели первые огни.
И человек, один из первых,
В косматом сумраке возник.

А дальше – медленно и трудно
Шел человек – за шагом шаг,
Но в некий час тревоги чудной
Крылатой поднялась душа.

Так человек услышал Бога
И на земле родился Бог —
С востока привела к порогу
Звезда волхвов и пастухов.

И память мудро сохранила,
Запечатленна и чиста,
Путь от амебы до гориллы
И от гориллы до Христа.

Конверт со штемпелем «Москва».
Как радостно и больно!
Читаю медленно слова,
И на глаза невольно

Непрошеная влага слез.
О, милый запах дома,
О, запах вянущих берез
На Троицу. Знакомый

Веселый вечер за столом
Под желтым абажуром.
Как дышит самовар теплом,
В сухарнице ажурной

Печенья хрупкая гора
(Домашнего печенья!),
И рдеет в вазе баккара
Клубничное варенье,

И хворост розовым клубком,
Напудренный ванилью,
В бутылочке старинной ром,
И рюмок изобилье,

И мед сочится золотой
На блюдо расписное,
Пионы в зелени густой,
Зажженные весною,

И в чашечках саксонских чай,
Душистый, сладкий, крепкий…
И скатерть – желтая парча,
На ней березок ветки…

Нельзя забыть любимого тепла
Знакомого и ласкового тела.
И плачу я, что не любовь ушла,
А только радость ласки отлетела.

И мы – враги, влюбленные враги,
Следим жестокими и жадными глазами,
Чтоб сердце не досталося другим,
И раним сердце сладострастно сами.

Я плачу. Видишь – я люблю тебя
И любишь ты. Но не покорны оба.
И проклиная, плача и любя,
И издеваясь над любовью злобно,

Неповторимый помним аромат
Любимых губ и ласкового тела…
Пусть дни летят, стремительно летят,
Пусть молодость, как ветер, отшумела!

Легкая дрожь в коленях,
Ясность и пустота
Медленных телодвижений.
Смутный мираж. Мечта.

Тонко звенит (как пчелы
В тучных лугах звенят)
Мыслей моих веселых
Пахнущий медом яд.

Брат мой, мы оба узнали
Песен святую ложь —
Я тоже зову – Илаяли,
Которую ты зовешь.

Ее не бывало на свете.
И кружится голова.
Останутся от поэта
Придуманные слова,

Мы книги оставим миру.
Пускай их Лукулл прочтет
На шумном, на пышном пире
И легким вином запьет.

Банален реквизит лирических поэтов —
Чернила, разведенные водой.
И груда неоконченных сонетов
Покрыта пылью плотной и седой.

Живут в углу классические мыши,
Такие же голодные, как он.
И над кроватью протекает крыша,
А он по-прежнему беспечен и влюблен.

Во славу Муз и ветреной Киприды
Он сердце поднимает, как бокал,
И пишет на любовные обиды
Причудливый и острый мадригал.

Когда же сплин (а он не чужд поэту)
Висит над ним, как Лондонский туман, —
Он, удалясь от суетного света,
Философической тревогой обуян.

Вновь видит мира мудрое величье,
И в тайной тишине ночных часов
Как птицелов, он помнит пенье птичье
И слышит ход безмолвных облаков.

Предчувствием чудесного объятый,
От глаз людских он бережно хранит
Грааля кубок, рыцарские латы
И герб поэтов – Розу, Крест и Щит.

В честь Адриана и Наталии
Пишу сама себе
(Такие времена настали
В моей скитальческой судьбе).

В тот день, справляя именины,
Я встану на заре,
Одев веселую личину
К плохой игре.